За самовольство Иванов поплатился самым неожиданным образом. Когда мы спустились с гор в Алупку, в этот земной рай, у Иванова начался свирепый приступ малярии. Его упрятали в санитарный бокс. И остался он без купания в море, без экскурсий в воронцовский дворец и Никитский ботанический сад, не удалось ему поглазеть на экзотические деревья, полюбоваться белой, почти меловой стеной Ай-Петри.
Немного оклемался Иванов в Ялте. Поместили нас в гостинице на берегу моря. Случилось так, что в номере мы оказались вдвоем с Иваном. Он еще плохо себя чувствовал, никуда не ходил. А мы побывали в домике Чехова, беседовали с сестрой писателя Марией Павловной. Она тогда была хранительницей музея.
Вечером во дворе гостиницы, прямо под открытым небом, показывали кинофильм. Иванов отсиживался в номере, читал и, видимо, писал стихи, хотя и не признавался в этом.
А ночью разразился шторм. Тяжелые волны с гулом бились о гранитную набережную. Шум стоял такой, будто за окнами грохотала по крайней мере дюжина грузовых поездов. Я почувствовал прохладу и подумал, что ветром открыло балконную дверь. Поднялся, чтобы закрыть ее, и увидел на балконе Иванова. Он стоял, скрестив на груди руки, и вглядывался в грохочущую тьму. Там невидимо ярилось море.
— Слышь, ты же опять захвораешь! — Я дернул его за рукав. — Давай в комнату!
— Чепуха! — радостно прокричал Иван. — Такое когда еще увидишь и услышишь! Помнишь у Пушкина, — и он стал читать стихи, стараясь перекричать бурю.
Жили мы в Кыштыме, бродили по горам, ночевали на берегах озер или в тайге. Ездили порой в Челябинск, Свердловск. На том и ограничивались наши горизонты. То, что вычитывали в книжках, видели в кино, конечно же, было крайне занятно. А тут распахнулось вдруг окно в мир неведомый и огромный. И тогда мы поняли, какой он великолепный, вдохновляющий и зовущий!
Когда вернулись из поездки, бабушка долго наблюдала за мной, видимо, что-то новое приметила, но не могла определить, что именно. Спросила:
— Чё, Минь, сильно громадная земля-то? Я вот дальше Каслей никуда не ходила.
Я представил бабушку в воронцовском дворце или на ВСХВ и улыбнулся: никак бабушка туда не вписывалась.
15
— Вот твой стол, вот стул, а вот чернильница. Работай, — сказал заместитель редактора газеты «За цветные металлы» Николай Иванович Борноволоков. Место мое было в комнате, где уже скрипели перьями двое. Моя обязанность — работать с письмами трудящихся. Но в столе я не обнаружил ни одного письма, и Николай Иванович не передал мне ничего, даже не просветил на этот счет.
У Иванова другое дело — он ответственный секретарь. Обязанности конкретные — вычитать материал перед сдачей в набор, разметить шрифты и отправить в типографию. Затем из гранок, поступивших из наборного цеха, склеить макет будущего номера. Иван освоился в два счета, но скоро ему это приелось. Натура у него была поэтическая, канцелярская работа ему претила. В любой момент он был готов сорваться с места и мчаться куда угодно. Но куда? Впереди — служба в Красной Армии. До призыва осталось всего ничего — месяца три. Борноволоков приметил, что Иванов охладел к работе и незаметно прижимал его.