— Так забирай! — прошептал я куда-то в пол. — Все забирай!
Она отпустила мое запястье, нависла надо мной. В темноте склепа она была бледной и светящейся, не богиня и не ведьма, а что-то более ужасное. Ее кожа стала гладкой. Ее волосы сделались длинными и прозрачными, как паутина.
Я перекатился на спину, прижав к груди истерзанную, пульсирующую болью руку.
Тьма надо мной ожила, превратилась в буйство теней, фигур, крыльев и кошмаров. Что-то роилось и кишело вокруг нас, какая-то сущность, слишком голодная и древняя, чтобы втиснуться в рамки одного тела.
Я закрыл глаза, укус Госпожи перестал причинять мне боль, он просто уносил меня в сердце тьмы. И я поплыл туда, постепенно переставая быть собой. Но при этом все равно оставался тем, кем был всегда. Я был моими ранними воспоминаниями, холодными и ускользающими, память несла меня прочь от боли туда, где сияла бледная луна и слышался шорох листвы. Незнакомая колыбелька, хлопающие на ветру занавески с цветочным узором. Я уплывал все дальше и дальше, летел кувырком сквозь тьму и неподвижный воздух, пока не упал.
Дрожа в темноте, я лежал на каменном полу в заброшенном склепе, а Грязная Ведьма Джентри, склонившись надо мной, пожирала мою руку.
Я судорожно, со всхлипом, втянул в себя воздух и рассмеялся.
Госпожа оторвалась от моей руки.
— Что так дьявольски развеселило тебя, что ты посмел насмехаться надо мной?
Я улыбнулся в темноту, чувствуя головокружение и прилив эйфории.
— Все.
Она схватила меня за отвороты куртки, встряхнула.
— Почему ты смеешься? Что это значит?
Вопрос был настолько бессмысленным и настолько глупым, что я только головой покачал. Разве мне нужна была причина для смеха?
Ведь ничто из того, что она забрала, не исчезло! Оно возвращалось, накрывало меня, как прибой — робкое и любопытное, испуганное и счастливое, исполненное надежды и живое. Чувство вскипало и заполняло мою грудь, пока я с трудом мог дышать от благодарности.
Потому что это была любовь. Всю свою жизнь я провел в убеждении, что недосягаем для нее, но это была любовь — всегда, с самого моего рождения — и теперь я узнал ее.
Я лежал головой на мокром полу, но в этом не было ничего страшного. Так и должно было быть. Мы находились в склепе, на церковном кладбище, но если мое место было здесь, значит, оно могло быть где угодно.
Госпожа склонилась надо мной, вцепилась в мою куртку, дышала мне в лицо.
— Что отвлекло вас от нашего дела, мистер Дойл?
В горле у меня так сильно пересохло, что было больно говорить.
— Во мне было это… всю мою жизнь. Я был этим… Несколько секунд не было слышно ничего, кроме звука моей крови, хлеставшей из руки, капелью стучавшей о камни.