– Руки, – вдруг сказал Коротышка, – руками не шевелит.
Точно. У Коня была неприятная привычка постоянно шевелить пальцами, а сейчас его большие красные кисти рук были совершенно неподвижны.
– Покажите ему, – буркнул атаман.
Один из шестерок ухватил Коня за волосы, рванул вверх – я увидел мертвенно-бледное лицо с пустыми, словно остекленевшими, глазами. Бандит был явно не в себе и ничего не соображал. Второй молодчик вкатил бесчувственному Коню крепкую оплеуху. Мне показалось, что оба пацана выполняют свое дело с удовольствием, еще бы – наверняка им обоим совсем недавно крепко доставалось от Коня и они не могли даже помыслить о возможности подобной расплаты. От удара голова мотнулась из стороны в сторону, Конь моргнул, разлепил иссиня-белые губы и на удивление четко и раздельно произнес:
– Слушай меня, Обух. Это я, Неспящий. Обух, ты дурак. Мы давно уже хотели взять тебя – я и Мясник. Тощий, тот нам запрещал. Если бы не он, ты бы уже давно сдох. Тощий тоже был дураком. Но теперь время дураков прошло, Тощего ты уже кончил, а мы доберемся до тебя. Теперь нам с Мясником никто не мешает. Понял, осел?
Это было очень серьезно, голос, которым Конь произнес свою тираду, ему не принадлежал. Определенно, это не был и голос Неспящего, но похоже, Гангмар возьми, как похоже на хрип старого мага…
Первый шестерка отпустил волосы Коня – голова последнего тут же бессильно поникла. Второй молодчик занес раскрытую ладонь и что-то буркнул, молодцы решили повторить свой коронный номер, но я их остановил:
– Достаточно, я все понял. Обух, парни могут идти, я думаю. А почему вы не сняли с него мешок?
Его светлость спровадил шестерок, повелев им быть поблизости, и ответил:
– Мы боялись магии этого старого пьяницы, Хромой. Ну, может, мешок заколдованный какой-то… Мало ли… А ты действительно что-то понял? Можешь помочь?
– Да пока что сам не знаю… Сейчас попробую…
– Скажешь что-нибудь, пока не начал?
– Ну, что я могу сказать? Магия применена очень сильная. Хотел бы я уметь накладывать такие заклинания… А еще больше я бы хотел, чтобы никто в Мире не мог накладывать их…
* * *
Когда отец Томен, приглашая меня, сказал “скромная трапеза”, это прозвучало именно как формула вежливости – ну не может же священник пригласить гостя разделить с ним пышную или, допустим, роскошную трапезу. Но обед был и впрямь убогим. Позже я узнал, что старик не беден и не скуп – просто он потрясающе равнодушен к еде. Время от времени отец Томен посещал местный рынок и пополнял запасы продуктов. Системы в его закупках не было. Несколько раз я сопровождал его и видел, что священник, не мудрствуя, покупает все, что попадается на глаза. Покупает, не выбирая и не торгуясь. С равным успехом он купить и какую-нибудь дорогую изысканную снедь, и уже подвявшие овощи – просто потому, что именно они попались ему на глаза, когда он шел по рынку, полный размышлений о возвышенном. Да… О возвышенном он размышлял постоянно. В жизни этого странного человечка была единственная настоящая страсть – книги. И этой страсти он отдавал всего себя целиком, не размениваясь на презренные мелочи, наподобие еды. При этом он, естественно, не обращал ни малейшего внимания на то, что его паства погрязла во всевозможных грехах. Да ведь другого пастыря местная община и не потерпела бы. У Ренприста была такая возможность – не потерпеть, слишком уж важен был этот город для Мира.