А он все сидел за этим красным столом и писал что-то. Я видел, как рука его плавно передвигалась от начала строчки до ее конца, а потом к началу новой строчки. Кто он такой? Писатель? Может быть... Сколько писателей творили под южным солнцем, наслаждаясь горами, морским бризом, загорелыми красавицами. Может и этот один из них? Новый Хемингуэй? Чехов?..
Я уже чувствовал дрожь от накопившегося во мне раздражения. Сел на кровати, снова лег, снова уставился в потолок. А вечер никак не наступал.
Я почему-то был твердо уверен, что низко опустившиеся звезды на ночном небе подействуют на меня успокаивающе. Наверно потому, что имел привычку легко засыпать в любой темноте, даже если это было в три часа дня и просто окна были хорошо зашторены.
Но все еще было светло, и свет этот резал глаза.
Я опять уткнул лицо в подушку.
Я хотел спать, но мое тело было настолько наэлектризовано нервной энергией, что возьми я в руку обычную лампочку, она бы наверняка зажглась.
Я уже жалел о своей поездке на авеню Цесаря и, конечно, о последующем карабкании вверх по тропинке. В своем нынешнем состоянии я был сам виноват.
А он потянул со стопки бумаги еще один листок, отложив исписанную страницу в тоненькую стопку слева от себя. И снова писал, чуть наклонившись вперед, чуть нависая над бумагой. И вдруг в комнате, дверь и окна которой выходили на террасу, зажгли свет и сразу стало желтее. Именно желтый свет залил террасу и небо над ней сразу стало красивее, глубже и ниже.
Я лежал и уже не пытался убрать эту картину с моих глаз. Я был утомлен и беспомощен: мое ужасное состояние побеждало меня. Но я все-таки лежал, уткнув лицо в подушку и сцепив зубы, молча наблюдал за спиной пишущего человека.
Кажется, это длилось вечность. Но в конце этой вечности я расслабился и почувствовал, что приближается сон. Нервы как бы успокоились и я терпеливо ждал тепла, которое свяжет мое тело и мое сознание в один узел. Но тепло не приходило. Длилось состояние ожидания тепла. Было оно несомненно приятней предыдущего состояния.
Но он все еще писал и стопка бумаги слева от него росла, в то время, как вторая стопка, та, что была справа, уменьшалась.
Первый раз в своей жизни я чувствовал приближение умопомешательства. Первый раз я не мог ничего себе приказать, и, естественно, ничего не мог делать. Я только лежал и ждал. И то, чего я дождался, меня еще больше удручило.
Я не ориентировался во времени и заметил только, что у мужчины, сидевшего ко мне спиной в этот момент закончились в ручке чернила и он, встав из-за красного стола, ушел с террасы.