Так что с Лардой они могли только переглядываться, да и то лишь на поворотах, когда не застила им друг друга колымага послушников.
А поговорить не удавалось даже во время многочисленных остановок — рядом постоянно толклись чужие.
Ночевать устраивались в разных хижинах, теми же группками, которыми разобрались по телегам, — это чтоб не отягощать хозяев многолюдством. Потому с наступлением сумерек (а иногда и раньше, если путь между соседними долинами оказывался короче дня) Леф терял не только надежду оказаться рядом с Торковой дочерью, но даже возможность видеть ее виноватое растерянное лицо и пытаться утешить взглядом. Он очень старался выдумать какую-нибудь уловку, чтобы хоть краткий миг пробыть наедине с девушкой, только выдумывались одни лишь глупости. Может быть, Гуфа? Нет, Гуфа не хотела пособить ведовством. В первую ночь Леф просил ее усыпить покрепче Фына и прочих, а Ларду вызвать наружу. Ведунья отказалась наотрез. Она велела о подобном даже не думать и держаться от Ларды как можно дальше. Леф требовал объяснений, но старуха лишь мотала головой, и в глазах ее парнишке мерещилась та же робкая виноватость, что сквозила в обращенных к нему несчастных Лардиных взглядах.
До Лефа даже не доходило, чем происходящее может обернуться для него самого. За себя он по-настоящему испугался лишь однажды, перед самым отъездом, когда Хон отдирал от его накидки пальцы воющей безутешной Рахи. А потом страх исчез. Остались только тоска и досада на собственное бессилие, на отказавшуюся помогать Гуфу, на подлых послушников, на Фына — на всех. Даже прихваченное в путь певучее дерево, без которого недавно и жизни не мыслилось, теперь вызывало досаду и неприязнь. Прямо наваждение какое-то...
А может, и впрямь наваждение? Ущелья, по которым петляет-стелется опостылевшая дорога, не дают укрытия от полуденного зноя. Ведь очень непросто понять, из-за чего в такую пору горячеет подаренное старухой ведовское кольцо — горячеет чуть-чуть, еле заметно, вкрадчиво...
В Черных Землях, иначе именуемых Жирными, почему-то не оказалось ни черноты, ни жира. Земля как земля: местами серо-желтая, местами — желто-серая, обычная. Разве что всяческих сорных трав росло на ней побольше, чем в прочих местах...
Наслушавшийся Рахиных россказней Леф ожидал совсем не такого. По Рахиному получалось, будто бы здешнюю землю можно чуть ли не есть, а потому люди на ней обитают ленивые и в огородах никто не трудится вовсе. Однако, сколько ни присматривался парнишка к придорожной пыли, желания тащить такое в рот у него почему-то не возникало.