Он наконец умолк, и вглядывавшийся в лица Высших Леф с ужасом понял, что серого облачения ему не миновать. Про Истовых и говорить нечего; главы общин слишком напуганы рассказом Нурда, чтобы решиться в него поверить. А Предстоятель... Мгла его разберет, Предстоятеля, не осталось у Лефа к нему ни капли доверия. Вот он встает — величественный, спокойный. Встает и говорит:
— Нынче мы услыхали слишком много, чтобы решать сразу. Солнце готовится к гибели, настает время для сна, а не для споров. Разойдемся, а завтра к этому времени объявим людям решение Высшего Суда.
Старцы зашевелились, в толпе загомонили было, как вдруг внезапная вспышка нечеловеческого злобного смеха вынудила всех обернуться к Гуфе. Всех. Даже Торка, который до сих пор все внимание, все силы свои тратил на то, чтобы заставить Ларду молчать и стоять спокойно.
Гуфа хохотала, глядя на Устру, а тот с ужасом рассматривал только что выплюнутый на ладонь собственный зуб.
— Разве я не предупреждала тебя, Устра? — Гуфа утерла слезившиеся глаза, перевела дух. — Не тревожься, долго мучиться тебе не придется. Они очень быстро повыпадают, зубы твои.
— Даже если кто из старост сомневается, до будущего вечера Истовые сумеют убедить всех. — Витязь скрипнул зубами и смолк.
Леф старался устроиться так, чтобы не зацепиться взглядом о его лицо, но в хижине было слишком тесно. Ноющая шея — вот и весь прок, которого удалось добиться. И никуда не деться от тоскливой безысходности, проглотившей привычную веселую синеву Нурдовых глаз. Страшная безысходность, заразная, как обитающая в болотной гнили трясучая хворь, она рвется наружу, топит в себе ум, волю, надежды; и окружающее подергивается затхлой пропыленной серостью, той самой, которой уже обещана во владение вся оставшаяся Лефова жизнь. Или это лишь кажется в лживом свете немощного костерка, разведенного прямо на поросшем травой полу? Может, и кажется...
Их всех загнали на ночь в пропахшую плесенью развалюху, догнивавшую поблизости от судного места. Всех. Правда, Гуфу, Торка и Витязя хотел зазвать к себе Предстоятель, но, выслушав вежливый отказ, не стал уговаривать строптивцев. Хотят спать без удобств и почета? Пусть. Каждый волен сам лишать себя радостей жизни — другим останется больше.
Наконец-то Ларда и Леф оказались рядом. В хижине было слишком темно, чтобы присутствие прочих могло как-то стеснять, а потому появилась наконец возможность поговорить. Но оказалось, что говорить не хочется — хочется касаться друг друга плечами и молчать.
А за шаткими дырявыми стенами бродили копейщики Предстоятеля, мужичонки-распорядители, дюжие верзилы-послушники... Обычай охранять тех, кто приехал держать ответ перед судом Высших, от возможного покушения обвинителей-жалобщиков соблюдался ревностно.