– Значит, сначала сделаем разрезы здесь и здесь... – донесся до меня голос Нестерова.
От реплики доктора меня отвлекло еще одно обстоятельство: я начал ощущать холод. Особенно спиной и тем, что пониже, я понял, что лежу на холодном железном столе. Это открытие, вопреки всей ужасности, меня обрадовало ничуть не меньше, чем первый удар сердца.
– Начинаем, – неожиданно отчетливо прозвучал голос Нестерова.
Но начать они ничего не успели. Потому что спустя секунду лежание на холодном железе дало о себе знать и я неожиданно дернулся всем телом и... громко чихнул.
Тело вновь стало мне повиноваться. От радости я вскочил как был, в одной набедренной повязке странного фасона, и вдохнул наконец-то полной грудью воздух. Как я соскучился по этому сладкому ощущению вдоха...
В лаборатории стояла полная тишина. Врачи, видимо, были не из слабонервных. Потому что никто в обморок не упал. Они просто в оцепенении, не мигая, смотрели на меня.
Тут я вспомнил, что, собственно, со мной собирались сделать, и наконец дал волю чувствам:
– Ах вы крысы лабораторные! Меня резать!!! Я вам покажу тесты на мозжечке!
Неожиданно, исключительно по наитию, я подскочил к ближайшей фигуре в халате и ударил между ног. Совершенно случайно (честное слово) этой фигурой оказался уже порядком разозливший меня Нестеров...
* * *
– И не женюсь я никогда, ведь все ж дороже мне свобода... Чем эти девичьи уста, что подарила нам природа... – распинался актер на сцене.
Эх... как давно я не был в театре. На самом деле первый и последний раз я был в театре еще в детстве... кажется, на спектакле «Кот в сапогах». Помню, что родители меня еле затащили, а йотом весь обратный путь я у них допытывался, зачем убили бедного людоеда. Это был сильный удар по моей детской психике... Шучу, конечно, но все же людоеда было действительно жалко. Как бы там ни было, а ходить в театр, как оказывается, интересно. Особенно когда ты можешь видеть все действие, даже то, что происходит за кулисами. Видишь, как актеры судорожно бегают от одного выхода к другому и пытаются не забыть текст, неоднократно бубня его под нос. Иногда мне даже удавалось услышать весьма четко их мысли. Правда, мысли зрителей почему-то услышать не удавалось. Но над этим я совершенно не задумывался: я просто расслаблялся. Как приятно ощущать свое бренное, но от этого не менее родное тело: двигать им, ощущать запахи, осязать. Все-таки правильно говорят: что имеем – не храним, потерявши – плачем, но уже, как правило, оказывается слишком поздно. И как все-таки хорошо, что для меня еще ничего не поздно. Как прекрасна жизнь! После того как я долгое время был с самим собой наедине, после того как почти умер. Я действительно понял, как мне повезло, что я одарен таким богатством, как жизнь. Причем в довольно неплохом теле. Хотя, конечно, надо бы над ним еще поработать... но об этом потом.