— Не бураковый, сахарный,— сказал старик,— первачок, горит не хуже спирта.
Старуха быстро и бесшумно расставила стаканчики, поставила тарелку с горой помидоров и огурцов, нарезала хлеб, бережливо отсыпала горстку соли, кинула ножик с тоненьким источенным лезвием, вилки — одна из них была с чёрной, жирной деревянной ручкой, другая посеребрённая.
Всё это проделала она за несколько секунд, с той быстротой и лёгкостью, которая кажется недостижимой,— стаканчики она не расставила, а словно разбросала, и каждый из них стал точно, как назначено; помидоры, вилки, нож — всё это только сверкнуло и разбежалось по столу, вдруг замерло, остановилось.
Хозяева, быстро пробормотав «здоровье», выпили, молча, деловито закусили, тотчас старуха разлила по второму.
По всему в доме чувствовалась большая сноровка в закусочном и питейном деле.
Напиток был действительно хорош, без сивушного запаха, ошеломительно крепкий и жгучий.
Старуха, прищурившись, оглядела Крымова и, словно поняв его душевную смуту, пододвинув ему вилку, сказала:
— Ты закуси, закуси, табаком не закусывают.
А молодая смотрела на него то сердитыми девичьими, то добрыми бабьими, ласковыми глазами.
Старик неожиданно сказал:
— В тридцатом году народ у нас две недели пил, всех свиней порезали, двое богачей с ума посходили, старик один — первый хозяин, восемь лошадей держал, четыре батрачки зимой и летом на него работали — выпил два литра, пошёл в степь, лёг в снег и заснул; утром его нашли, и бутылка лопнутая возле него, самогон в ней был, а мороз такой, что самогон даже замёрз.
— Мой самогон не замёрзнет, он — как спирт,— сказала старуха.
Хозяин слегка охмелел.
— Не о том речь, тебе непонятно,— и постучал пальцем по немецкой листовке.
Крымов взял листовку со стола, порвал её на куски и швырнул на пол.
Он пошёл к двери и, выходя в сени, сказал Семёнову:
— Не хочу я этого чёртова вина, пойду на дворе посижу.
— Я сейчас приду, товарищ комиссар, только докушаю,— поспешно ответил Семёнов.
— Он партийный, а? — подмигнув, спросил старик у Семёнова, когда тот, встав из-за стола, надел пилотку.
— Да,— отвечал Семёнов.— А ты, старик, был заклятый кулак и остался кулаком.
— А что вы мне можете сделать, товарищи? — задорно спросил хозяин, переходя на «вы».
— Кое-что можем,— сказал Семёнов и пошёл на улицу.
— Это правильно,— ответил старик, глядя ему вслед.
Выпитый спирт побуждал его высказываться о тайном, возникало желание пронзительно жестокого разговора вчистую. Старик не объяснял отступление случайными и проходящими невзгодами войны, он считал поражение свершившимся.