Затерянный мир (Дойль) - страница 102

Дело было так. Спустившись с дерева, я почувствовал такой прилив бодрости и романтического воодушевления, что никак не мог уснуть. Лорд Джон спокойно спал по-спартански без подстилки, лишь завернувшись в свое бразильское пончо. Раскатистыми руладами храпел профессор Челленджер. Сгорбившийся над догоравшим костром часовой Саммерли, положив винтовку на колени, выпиравшие острым углом, ритмично в такт дыхания раскачивал своей козлиной бородкой. Веки его были опущены, трубка погасла. Ярко сияла полная луна. Было очень свежо. Какая чудесная ночь для прогулки! И тут же мелькнула мысль. А почему бы нет? Почему на самом деле не прогуляться? Осторожно, чтобы никого не разбудить, улизнуть, продолжить путь до центрального озера и вернуться к завтраку с подробными сведениями о местности. Ведь тогда мой авторитет еще больше возрастет, и, если по настоянию Саммерли будет немедленно решена проблема спуска с плато, то я окажусь единственным членом экспедиции, приникшим в самое сердце затерянного мира. Вспомнились слова Глэдис: «в жизни всегда есть место подвигу». Мне почудилось, что я слышу ее голос. Я подумал так же о Мак-Ардле. Трехколонная передовица в «Вечерней газете», — я — автор. Какой прекрасный трамплин для карьеры. Если начнется новая мировая война, меня наверняка отправят специальным корреспондентом на передовую.

Я схватил винтовку, набил до отказа карманы патронами и, раздвинув колючие кусты заграждения, бесшумно выскользнул из лагеря. Последнее, что мне запомнилось, был дремавший Саммерли, мерно, словно фарфоровая статуэтка, покачивавший головой над догоравшим костром. В часовые он явно не годился.

Не пройдя и ста ярдов, я начал раскаиваться в своем безрассудстве. Помнится, в моих записках уже говорилось о том, что я — далеко не храбрец. Для этого у меня слишком пылкое воображение. Но вместе с тем я панически боюсь обнаружить свое малодушие. Поэтому сейчас мне ничего не оставалось, как продолжать путь. Я попросту не мог вернуться ни с чем. Даже, если бы товарищи не успели обнаружить моего отсутствия и не узнали бы о неудавшейся вылазке, воспоминания о собственной слабости сделали бы мою жизнь невыносимой. Как бы то ни было, теперь я дрожал от страха и холода и готов был все отдать лишь бы найти возможность достойно выйти из положения.

В лесу было страшно. Деревья стояли плотной стеной. Кроны, переплетаясь, заслоняли лунный свет, и лишь кое-где сквозь филигранный узор листвы проглядывали звезды. Когда глаза немного привыкли, я стал различать в сплошной темноте отдельные стволы. Они казались более светлыми вертикальными пятнами, чем угольная чернота в промежутках. Что скрывалось в ней? Я вспомнил ужасающие крики, вспомнил увиденную в свете горящей в руке лорда Джона ветки отвратительную покрытую бородавками пасть, из которой ручьями стекала на землю чья-то кровь. Я как раз находился в тех местах, где охотится это неизвестное чудовище. В любой момент оно могло накинуться на меня из темноты. Я вытащил из кармана патрон и открыл затвор. Взявшись за его рукоятку я похолодел. Уходя из лагеря, в спешке я взял не то ружье. В моих руках была не крупнокалиберная винтовка, а дробовик для охоты на рябчиков. И опять я подумал о возвращении в лагерь. Причина для того была более, чем уважительная. Узнав о ней, никто не посмел бы меня упрекнуть в постигшей неудаче. И опять же вмешалась глупая гордость. Она бунтовала против самого слова «неудача» в связи с моим именем. Постояв несколько секунд в раздумье, я отчаянно устремился дальше, стискивая в руках бесполезный дробовик. Меня пугала лесная темень, но еще страшнее казалась залитая лунным светом поляна игуанодонов. Затаившись в кустах, я долго с напряжением разглядывал открытое пространство. Сейчас на нем никого не было. Возможно кровавая драма, разыгравшаяся накануне с травоядным великаном, заставила его сородичей покинуть это место. Собравшись с духом, я быстро перебежал полянку и в зарослях на противоположной стороне отыскал ручей, служивший мне путеводным ориентиром. Этот весело журчащий попутчик напомнил мне об извилистой речушке на родной земле, где в детстве я не раз ловил форель. Следуя вниз вдоль его русла, я непременно должен был добраться до центрального озера, а идя вверх, возвратиться в лагерь. Иногда из-за густых зарослей мне приходилось терять его из виду, но воркующий голос потока не оставлял меня ни на минуту. Чем ниже я спускался под уклон, тем реже становился лес, уступая место кустам и одиноким деревьям. На такой местности передвигаться легче и безопаснее, так как перед глазами открывалось большее пространство, а сам я оставался укрытый кустами и травой. Мне опять пришлось приблизиться к болоту птеродактилей. Из-за камня внезапно выпорхнул живой аэроплан (размах его крыльев достигает самое малое двадцати футов) и, со свистом рассекая воздух, пронесся над моей головой, чем-то напоминая летящий скелет. Когда его перепончатые крылья закрывали луну, ее свет таинственным тропическим рентгеном пробивал их тонкую, словно растянутая резина, кожу. Я замер, боясь пошевелиться, так как по горькому опыту знал, что достаточного одного тревожного крика летающего гиганта, чтобы в небо взмыли сотни таких же чудовищ и устремились на мои поиски. Я терпеливо дождался, пока ящер спустится на землю за большим камнем, и лишь потом, стараясь как можно меньше шуметь, тронулся дальше.