И он посмотрел на меня, словно на представителя хрюкающей фауны.
— По-моему, ваши оппоненты в Вене вели себя недостаточно… — сказал я.
— Могу вас уверить в том, сэр, что пока я в состоянии справиться с моими врагами самостоятельно и не нуждаюсь в вашей поддержке. Мне значительно проще прижаться спиной к стене и парировать любого рода нападки, чем выслушивать слова поверхностной симпатии. Иначе я уже не буду Джорджем Эдуардом Челленджером. Однако, давайте ближе к делу. Постараемся, как можно сократить ваш визит, который вряд ли доставляет удовольствие вам, а уж мне — подавно. Итак, насколько я понял, у вас есть какие-то замечания по поводу моих тезисов в венском докладе.
Его прямолинейность ставила меня буквально в безвыходное положение. Что мог я ему сказать, без того чтобы тут же не выдать с головой мое невежество в науке?
— Я слушаю. Говорите же! — громыхнул он.
— Конечно, в науке я — пока новичок, — начал я с улыбкой, исполненной скромности идиота, — просто пытаясь честно разобраться в том чего не понимаю. Именно поэтому, мне кажется, что в отношении к Вейсману вы несколько перегнули палку. Разве самые последние открытия, произведенные в естествознании, уже после венского съезда не подтверждают воззрений Вейсмана?
— Какие открытия? — он говорил со зловещим спокойствием.
— Возможно, это и нельзя назвать открытиями в полной мере. Я просто говорю о тенденции, об общем направлении современной научной мысли, общепринятой в этом вопросе точке зрения, если можно так сказать.
Глядя на меня в упор, и не моргая глазами, профессор подался вперед.
— Надеюсь, вы не будете отрицать, — он принялся один за другим загибать пальцы, перечисляя аргументы, — это пропорции черепной коробки являются непогрешимым индексом в констатации геологической эпохи, к которой принадлежит реликтовый индивид.
— Это бесспорно.
— Что теория телегонии, еще пребывает на уровне sub judice?
— Несомненно.
— И то, что эмбриональная плазма принципиально отличается от яйцеобразующей корпускулы парфеногенезиса?
— Ну разумеется! Конечно же! Именно так! — с неподдельной радостью воскликнул я, упиваясь своей находчивостью.
— И что это доказывает? — спросил он неожиданно мягким, увещевательным тоном.
— А? Что? — промямли я, сбитый с толку последним вопросом.
— Да, что же это доказывает? — Сказать? — голос его тихо рокотал. Напоминая воркование голубя.
— Конечно же, скажите.
— Это доказывает, — он внезапно яростно взревел, так, что у меня зачесалось в ушах. — Что вы — отъявленнейший шарлатан из всего Лондона, изворотливый журналист-пресмыкака, в котором научных знаний ни на йоту не больше, чем элементарной человеческой порядочности.