Он выпятил бороду вперед, словно опять вызывал меня на конфликт.
— Именно так, сэр, прошу это заметить, ваше изгнание было абсолютно заслуженным. Так вот, причина перемены моего к вам отношения состоит в вашем ответе этому не в меру назойливому полицейскому. В ваших словах я заметил проблески великодушия и здравого смысла, которое, с моей точки зрения, совершенно не свойственны представителям вашей профессии. Признав себя виновником инцидента, вы обнаружили определенную независимость ума, способность судить беспристрастно. Не скрою, это качество в вас мне понравилось. Тот подраздел человеческой расы, к которой вы имеете несчастье принадлежать, никогда не вызывал моих симпатий. Однако ваши слова, сказанные полицейскому, побудили меня сделать в отношении вас исключение. На данном этапе вы меня, по крайней мере, заинтересовали, мне захотелось познакомиться с вами поближе, и поэтому я вас попросил вернуться. Можете стряхивать пепел в эту японскую вазочку на бамбуковом столе слева от вас.
Все это он произнес, торжественно выделяя логические ударения, будто читал лекцию перед широкой студенческой аудиторией. Он повернул кресло ко мне точно в фас и, раздувшись, как огромная жаба, запрокинув, словно от усталости, голову, как-то особенно горделиво полуопустил веки. Затем он внезапно развернулся, так, что остались видны лишь его всколоченные волосы, сквозь которые пробивались красные уши; покопавшись в бумагах на столе, извлек из общей кучи что-то вроде небольшого, очень потрепанного альбома для карандашных набросков.
— Я намерен сегодня кое-что вам рассказать о Южной Америке, — сказал он. — Воздержитесь, пожалуйста, от комментариев. Прежде всего, я хочу быть уверенным в том, что ничего из того, что вы сейчас услышите, не попадет в печать, без моего специального на то согласия. Вероятнее всего, таковое никогда не последует. Это вам ясно?
— Но это слишком строго. Неужели некоторая разумная, ограниченная информация…
Он опять положил альбом на стол.
— Сожалею, но в таком случае будем считать нашу беседу завершенной. Желаю вам доброго здоровья!
— Нет, нет! — спохватился я. — Я согласен на любые условия. Насколько я понял, у меня нет выбора.
— Ни малейшего, — ответил он.
— Хорошо, в таком случае, я обещаю.
— Слово чести?
— Слово чести.
Он изучал меня высокомерно-недоверчивым взглядом.
— Впрочем, что собственно, мне известно о вашей чести?
Я опять рассвирепел:
— Вы себе слишком много позволяете, сэр. Я не привык выслушивать оскорбления.
Новая вспышка моего темперамента не столько его задела, сколько заинтересовала, и, будто говоря сам с собою, он пробормотал: