Теперь Ник понимал, почему они этого избегали. Одно дело думать о том дне, как о дне, когда рухнул мир, в котором ты жил, и совсем другое — вспоминать каждое слово, каждую слезу, скатившуюся по щеке… Но услышать, как эти слова снова звучат вслух, было бы совсем невыносимо. Ник зажмурил глаза и попытался избавиться от нахлынувшей на него боли. Голос, который вырвался наконец из его груди, звучал хрипло и казался грубым.
— Ты так и думал, как сказал тогда, и прекрасно это знаешь.
— Нет! — закричал Генри. — Уже произнося эти слова, я знал, что так не думаю. Тысячи раз с тех пор хотел я забрать их обратно, но…
— Но что?
— Мне мешала гордость. Казалось, проще продолжать мучить нас обоих, чем признать, что я был не прав.
— Не прав? А в чем же ты был не прав? Кем я был для тебя? Незаконнорожденным подкидышем.
— Кем ты был? — снова закричал Генри. — Ты был лучшей частью меня, сыном, которого я растил семнадцать лет. Ты олицетворял все радостное и светлое, все хорошее, что было в моей жизни. Ты был моим будущим. До той минуты, когда твоя мать… черт возьми, Ник, ты был моим сыном!
— А потом я перестал им быть.
— Перестал? А разве ты не мой сын?
Ник удивленно уставился на Генри.
— Что ты хочешь этим сказать?
Генри схватил его за руки.
— Какая разница, от чьего семени ты произошел? Ты был моим сыном семнадцать лет. Если я и не зачал тебя…
— Если?!
— Да, если, черт побери! — Генри все крепче сжимал его руки. — Подумай, Ник, а что если все это неправда? Если твоя мать солгала?
Ник освободил руки и отвернулся.
— Она не солгала, и ты знаешь это.
— Я не знаю этого. Я никогда не знал этого. Она могла солгать, и если она это сделала, то это было самой отвратительной шуткой в ее жизни.
Ник повернулся и покачал головой.
— Но зачем ей надо было это делать?
Генри вздохнул.
— А ты помнишь что-нибудь еще из сказанного в тот вечер?
— Нет. Помню только, что мать из-за чего-то сильно разозлилась. Но она ведь все время из-за чего-то злилась.
— А ты не помнишь, из-за чего она пришла в ярость в тот раз?
— Нет. А разве это имеет значение?
— Не знаю, — сказал Генри. — Может быть. Ты знал, что мать уже носила тебя под сердцем, когда мы поженились?
Ник удивленно закатил глаза.
— О, Боже, еще одна страшная семейная тайна! Как будто одной не было более чем достаточно.
Генри пропустил слова Ника мимо ушей.
— Я женился на ней не потому, что она забеременела. Я женился потому, что хотел этого. Я с ума сходил по твоей матери. — Генри улыбнулся. — Она была такая красивая!
Ник стал наблюдать за кубиком льда, тающим в его бокале.