— Нет, ну вдруг… — сбросил обороты милиционер.
— Капитан! — сыграв желваками, заговорил мой отец. — Страшно извиняюсь, но я всего лишь учитель. Извиняюсь за то, что плохо воспитываю чужих детей, возможно, недостаточно хорошо контролирую и своего сына. Наверное, это от недостатка моего собственного воспитания. А потому задавайте такие вопросы вашим Лудницкому и Иванову.
Поняв, в чем дело, женщина зашлась в истерике и начала рвать на себе волосы. Глаза у меня округлились от изумления, и я открыл рот.
Отец протянул крест седовласому цыгану.
— Как найдется ваш Харман, верните ему. — Он развернулся и вышел из табора.
— Вы забиваете наших людей в милиции! — громко произнес цыган. — Вы делаете все, чтобы уничтожить нас! Почему мы в таком случае не должны стараться этого избежать?!
— Молчать! — рявкнул капитан. — Разошлись и затихли все!..
Один из солдат наотмашь врезал прикладом автомата в грудь цыгану, стоявшему рядом с ним. Тот сложился пополам, поджал колени и рухнул в пыль. Я знаю, как это больно. Словно кто-то заколачивает тебя досками, а перед глазами плывут, множась, фиолетовые круги…
— Прекратите немедленно! — белея от гнева, крикнул отец.
— А вот это вас уже не касается, — вяло огрызнулся капитан. — Поддержание порядка на этой территории вверено мне. Я и буду решать, как это делать. — Подумав и решив, что долгий взгляд отца ему в лицо не есть понимание, он добавил: — Любой из этих людей может всадить нож в спину мне или кому-то из солдат. Предупреждение таких намерений — моя обязанность.
— Выглядеть логиком приятнее, чем подонком, верно?
Я не услышал из уст отца ни одного ругательного слова, только за «логика» не был уверен, но лицо капитана вдруг посерело от злобы.
Он велел отцу выйти из лагеря и прикрикнул на своих:
— Что непонятно? Я сказал развести всех!..
Цыгане ответили ему мешаниной из разных языков, но все-таки разошлись без помощи солдат. Я видел, как седой цыган повел безутешную женщину к кибитке.
Мы направились домой.
Бредя рядом с отцом, я осторожно заглядывал ему в лицо. Оно было смято, отец выглядел уставшим точно так же, как после самых тяжелых соревнований.
— Мы сделали хорошее дело, да? — промямлил я, чтобы его подбодрить.
Отец промолчал, погруженный в свои мысли. Я впервые в жизни солгал ему, не моргнув и глазом, а он сделал вид, что не заметил этого.
Дома мы наелись гречневой кашей и выпили по два стакана молока. Я ел через силу, желая доставить этим удовольствие отцу. Но он, кажется, и этого не заметил. Как и того, что вскоре мы оказались перед телевизором. Все как прежде. Я слева на диване, отец обнимал меня за плечи своей левой рукой.