Счастье. Рождены для счастья. И дан каждому крест Лаймы. Своё счастье. Оно всегда с тобой.
Только сейчас Иварс стал понимать, что смерть Анны не была просто случайностью. Это не просто её знакомства с какими-то странными людьми, не просто какое-то безумие, хулиганство или средневековый обряд. «Счастье исчезнет вместе с тобой» — Иварс снова перечитал эту фразу. Нет, этого просто не может быть. Она убила себя по этой книге? Но чего ей не хватало для счастья? Я уверен, что моя девочка была счастлива. Иначе просто быть не могло.
Иварс попытался встать, но споткнулся на лежавших вокруг книгах, слегка вскрикнул и снова оказался на полу.
— Счастье исчезнет вместе с тобой, — Иварс снова и снова повторял это про себя, — Что за ерунда? Как такое вообще может быть?
Он снова вспомнил свой ужас при виде Анны, рукоятки шила, лужицы крови и этой свастики на лбу, креста Лаймы. Нет, Анна никогда не разделяла фашистских убеждений, никогда не общалась с такими людьми, а если и общалась, то уж точно не разделяла их взглядов. Она была осторожной девочкой. Иварс вспомнил, как однажды кто-то на тротуаре около дома разбил бутылку. Анна, а ей тогда было лет семь, не больше, сбегала домой за веником и смела все осколки с середины дороги.
— Я знаю, папа, ты будешь ворчать, но я просто не могла пройти мимо, — сказала тогда она, — да и ты можешь идти снова погруженный в свои мысли, споткнешься и поранишься.
Нет, Анна была умницей. И не могла она себя убить. Зачем? В свои пятнадцать она ещё ни с кем не встречалась. В школе особых проблем, а тем более конфликтов у неё не было. Иварс поймал себя на мысли, что пытается встать на место своей дочери и оценить вероятные и не очень причины того, что произошло. Какая разница, ведь её всё равно не вернёшь?
Иварс снова раскрыл книгу, прищурил глаза, но уже не смог найти того, что только что читал. Перед глазами плыли круги. Комната показалась ему маленькой и совершенно лишённой воздуха. Он почувствовал, что задыхается и начал отчаянно глотать воздух, как глотают воздух только что пойманные рыбы или пытаются надышаться мальчишки, ныряющие летом с лиепайского мола.
— Нет, нет, нет, — с усилием Иварс смог, наконец, встать, — Этого не может быть!
Он швырнул книгу в угол комнаты, быстро подскочил к окну, дернул за шпингалеты, открыл первую раму, затем дёрнул вторую. Она не поддавалась. Иварс с силой дёрнул за ручку, и, вырвав шпингалет, высунулся в раскрытое окно и сделал глубокий вдох.
Неожиданно Иварс почувствовал, что в комнате есть кто-то, кроме него. По крайней мере, такое ощущение у него возникло в тот момент, когда он, наконец, понял, что оставить книгу, заложенную свежим букетом, мог только человек, который либо приходит сюда, либо… Иварсу снова стало нехорошо. Лёгкий холод пробежал по спине, ноги стали совершенно ватными. Он задыхался, несмотря на то, что стоял у распахнутого окна. Его душил страх, страх перед тем, что тот, кто убил его дочь, может быть здесь. Или бывает здесь. Или может прийти с минуты на минуту.