В жизни никогда ничего не пугавшийся скотт оцепенел, забыв выдохнуть. Подчинившая его, пребывавшая внутри его сокровенной плоти тварь была вполовину не так страшна и опасна, как это порождение ночи. Вот он — подлинный страх, столкновение лоб в лоб с силой, против которой ты ничего не сможешь поделать. Она сметает тебя, подобно сходящей с гор лавине, не интересуясь, враг ты, друг или просто случайный свидетель. Выбор невелик: последовать за ней, утратив себя, отдавшись ее могуществу, либо торопливо убраться с ее пути. Иного не дано. Сдаться на милость победителю — или погибнуть.
Но — добровольно служить Ночи? Стать цепной собачкой Зверя, его жаждущей, доступной подстилкой, зная, что через год-другой ты превратишься в точное его подобие?
Должно быть, после выматывающего и всепоглощающего акта любви волкодлак несколько расслабился и отвлекся. Или просто не ожидал, что добыча, которую он уже считал напрочь лишенной тяги к сопротивлению, вдруг неожиданно рванется вперед. Сбрасывая хозяина, причиняя себе новую боль, уподобясь волку, что перегрызает собственную лапу, дабы вырваться из капкана. Проигравший охотник не пытался напасть или скрыться бегством — он ринулся к краю обрыва и беззвучно исчез за ним прежде, чем Зверь успел выкрикнуть «нет, остановись!».
До волкодлака долетел частый перестук осыпающихся камней и глухой, тошнотворный удар тяжелого тела. Несколько мгновений Зверь просидел, съежившись, пораженный своей ошибкой и удивленный решением добычи. Пошатываясь, встал, затягивая ослабевшими руками распущенную шнуровку на облегающих штанах, добрел до уреза, глянул в темный проем. Глубоко внизу смутно виднелась скрюченная фигура разбившегося человека.
— Идиот, — вынес приговор Зверь, сплюнув в расселину кровью. — Надо было уродиться таким гордым и непримиримым болваном. А нам могло быть так хорошо… — он провел языком по ладони, все еще хранившей сладковатый вкус чужого семени, прижмурился от круговерти недавних жгучих воспоминаний. Разочарованно пожал плечами и, оступаясь на каменистых осыпях, побрел назад. К спящему лагерю среди холмов, к брату, который наверняка терпеливо ожидал его возвращения, к собственному человеческому облику, временно сброшенному за ненадобностью.
* * *
Лживая охотничья луна хорошо пошутила над ним, поманив на ночную прогулку и посулив ключи к загадкам. Теперь он сидит здесь, на дне узкой расщелины, чудом не свернув себе шею. До смерти хочется пить, ломит и болит все, что только способно болеть в человеческом теле, голова пылает, беззвучно рыдает оскверненная душа и во рту плещется горчайшая желчь. Кельт смутно представлял себе, где находится, как отыщет обратную дорогу к Ренну и как вскарабкается на стену. Его беспрестанно мутит, в ушах звенит смех и липкий, назойливый шепот Зверя «Ты мой, ты мой… Мне так нравится любить тебя…».