У нее сердце обливалось кровью, когда Сэмюэль, в лихорадке снова ощущая себя тринадцатилетним мальчиком, рассказывал о первом Рождестве, которое он встречал один на один с отцом. Отец не находил себе места от горя, но старался не подавать виду. Они были очень одиноки в огромном пустом доме. Но каким бы горьким ни представлялось предательство матери, оно бледнело на фоне того, что открылось перед Оливией далее.
— Знаю, что не оправдал твоих ожиданий, Летиция, — несвязно лепетал Сэмюэль, — но пойми, я солдат… не гожусь в президенты. Черт возьми, даже генерала из меня не выйдет. Ты вышла замуж не за того человека… я же пытался тебе все объяснить…
Оливия искренне сочувствовала мальчику, брошенному родной матерью, но теперь речь шла о жене, и девушке стало нестерпимо больно — это слишком близко ее задевало. Не в силах больше слушать, она встала, намереваясь позвать Микайю и попросить его посидеть у постели, но в этот момент Сэмюэль заметался, сбросил простыню и закричал:
— Сука! Мерзкая сука! Ты убила моего ребенка! Мэй Весс занимается только абортами… не лги мне! Я знаю, что ты ходила к врачу, когда я был в отлучке. Первого ребенка ты тоже убила?.. Не морочь мне голову! Не было у тебя выкидыша… а ты еще клялась, что боишься снова зачать и потерять дитя… Да, ты сдержала свое слово, Тиш… сдержала… слово.
Сэмюэль издал глухой стон и затих, впав в забытье. Дрожащими руками Оливия протерла тело больного влажной губкой, сменила простыни и снова присела у постели. Теперь она поняла, откуда у Сэмюэля Шелби такая ожесточенная неприязнь к женщинам. Для этого у него были серьезные основания. Он ненавидел свою покойную жену и не верил ни одной женщине, кроме сестры.
«Он никогда меня не полюбит, — решила Оливия, и от этой мысли ее бросило в жар. — Какая же я глупая! Неужели до сих пор я питала какие-то надежды?» Она глубоко вздохнула и принялась укладывать лечебные травы на полоски ткани, чтобы сменить повязку, придвинулась к постели и неожиданно увидела широко открытые горящие синие глаза, смотревшие на нее с неподдельным изумлением.
— Черт бы меня побрал, — прохрипел Сэмюэль, — значит, мне не пригрезилась индейская принцесса.
Он окинул Оливию изучающим взглядом. Сейчас она уже не напоминала дочь индейского вождя — сменила чудесное платье с бахромой на тонкую рубашку из оленьей кожи с открытым воротом, — но и не имела ничего общего с обычной белой девушкой. Волосы были заплетены в толстую косу, стянутую кожаным ремешком и украшенную орлиным пером. Возле носа золотились веснушки, лицо загорело, и даже рыжие пряди местами выгорели.