Скрылась в лесу, и никто в горах уж ее не встречает,
Слышат же все; лишь звук живым у нее сохранился.
В контексте поэмы эпизод этот малозаметен; произносимый на одном дыхании, он едва задевает восприятие. Но именно здесь расположен центр художественного замысла, именно здесь — та Архимедова точка опоры, без которой не было бы последующего действия, оно попросту утратило бы смысл.
И на самом-то деле: злоключения Нарцисса — следствие обиды и боли, перенесенных влюбленною нимфой. Правда, активных поступков в ущерб нимфе Нарцисс не совершал, его вина (если вина!) по отношению к ней состояла в бездействии.
Ситуация парадоксальная. Изъясняясь по-современному, отсутствие улик против обвиняемого оказывается вдруг важной уликой, главным аргументом прокурора, наличие алиби — спасительной непричастности к жизненным событиям — преступлением. Нарцисс мог спасти нимфу, но не спас.
Встанем вновь на путь модернизации. Можно ли уподобить героя, предположим, водителю «Жигулей», который не остановил машину для калеки или проехал мимо «несчастного случая»? Ни в коем случае! Сегодня любовная передряга, выпавшая на долю Нарцисса, будет выглядеть в точности так же, как и вчера: вторгается на заповедные земли его юношеских мечтаний некая почтенная матрона (или худосочная девица — никакой роли сие не играет) и властным голосом объявляет: «Отныне ты принадлежишь мне — и только мне!» Любопытно, всякий ли с готовностью воскликнет в ответ: «Согласен! Отныне я твой — и только твой!»? Не только не всякий, а вообще, думаю, никакой… Никто! За что же хулить Нарцисса? За то, что он был хорош собой и тем самым подвел влюбчивую нимфу? Так ведь «хорош собой» никогда не считалось прегрешением, хотя во все времена выглядело подозрительно.
И не найти Нарциссу лазейки, коя обеспечила бы ему, невольному источнику чужой страсти, возможность ретироваться — физически или хотя бы словесно. Потому что его положение (объект любви!) безысходное по сути. Значит, удел героя — компромиссы. Если, конечно, ориентироваться на мирный исход конфликта. Альтернатива неопределенна. Конечно, бог даст (точнее, олимпийцы допустят) — и все закончится благополучно. Но не исключен и трагический поворот событий. И как раз он-то и предусмотрен блюстителями земных судеб в данном случае.
Какие компромиссы может при сложившихся обстоятельствах подыскать Нарцисс? Припрятать равнодушие? Замаскировать безразличие? Симулировать чувство там, где его нет и в помине? Организовать некое древнегреческое подобие буржуазного брака по расчету? Мои риторические вопросы звучат как удары бича, уничтожающие малейшее сомнение в зародыше: разумеется, мол, все эти вариации на тему «выбор поведенческой линии» были Нарциссу напрочь заказаны. Между тем перспективы его взаимоотношений с нимфой отнюдь не однозначны. Даже эротическая любовь, если предположить, что другой античная поэзия не ведала, — располагает великим разнообразием оттенков. Сладостный обман последующих времен имел свои эквиваленты еще в мире «Метаморфоз» — у Овидия, но впрочем, и у Апулея. Пример: имитация чувств по валютному курсу игры, о чем нам по сей день напоминают некоторые проказы золотого осла. И наконец, древние умели проявлять милосердие, даже не вкладывая в любовь слишком много сердца.