— Что ты имеешь в виду? Никогда я его не идеализировал.
— Конечно идеализировал. Перестань, Майкл. Перед тем как отправить его в нокаут на той вечеринке, ты говорил, что всегда думал, что в нем есть какая-то «магия».
— Бог мой! — сказал он. — Я думал, ты все это время была на кухне.
— Ну, я действительно была на кухне, но потом вышла. А когда ты его ударил, я вернулась обратно, потому что знала, что ты придешь туда за мной.
— Черт подери! А почему ты так ни разу мне об этом и не сказала?
— Ну, наверное, потому, что я знала, что ты мне все объяснишь, — сказала она, — и потому, что не хотела эти объяснения слушать.
В июне 1972 года у них родился сын, Джеймс Гарви Дэвенпорт. Мальчик был здоровый и симпатичный. Сара восстановилась в разумные, как выразился один из врачей, сроки, хотя сами роды были крайне сложные.
Как Майкл потом узнал, ребенок начал выходить ногами вперед и какой-то идиот-акушер безуспешно пытался развернуть его щипцами. Потом в родильную палату созвали других врачей, которые брюзжали с недовольным видом по поводу происходящего, и в конце концов им пришлось закатывать потерявшую сознание Сару в лифт, спускать на другой этаж, где ей в итоге экстренно сделали кесарево сечение, причем, судя по всему, едва-едва успели.
— Канзас! — сказал Майкл, подойдя к кровати, в которой она лежала без сил, потягивая через соломинку имбирный эль из бумажного стаканчика. — Такая дикая некомпетентность возможна только в этом вонючем Канзасе.
— Глупости, — сказала она. — Все равно он, по-моему, ужасно милый.
И он решил, что она имеет в виду какого-нибудь врача, какого-нибудь по-отечески нежного канзасского засранца, который мог шепнуть ей несколько приятных слов, пока она отходила от анестезии.
— Кто? — спросил он с вызовом. — Кто ужасно милый?
— Ребенок, — сказала она. — Тебе разве не показалось, что он ужасно милый и симпатичный мальчик?
Через стеклянную дверь он увидел только сморщенную трясущуюся голову размером, как ему показалось, ненамного больше грецкого ореха, с растянутым от крика ртом, причем отличить этот крик от плача других новорожденных по обеим сторонам палаты было совершенно невозможно.
— Ну, поначалу он и вправду был немножко синий, — доверительно сообщила ему пожилая медсестра в коридоре рядом с палатой новорожденных (стерильная маска висела у нее под подбородком в знак того, что смена ее окончена). — Получили мы его синюшным, но потом мы положили его в инкубатор, и там он у нас быстренько порозовел.
Вечером, пытаясь переживать и проглотить перегретый гамбургер в ресторане, где даже пива не подавали, он не выдержал и стал раздумывать о той разновидности детей, которые родились «синюшными». Наверное, у них потом по глазам видно, что они идиоты? Наверное, говорить они так и не научатся, а только улыбаются, пускают слюни и бормочут что-то невнятное? Наверное, они ходят, слегка склонившись вперед, под строгим наблюдением в группах, твердо наученные браться за руки перед любым перекрестком? Наверное, плетение корзин — это максимум, чего от них можно ожидать в плане приобретения знаний и навыков?