Как-то к «верхним товарищам» зашел по делу знакомый скульптор. Его, как обычно, посадили за стол, раскупорили бутылку, разговорились. Захмелевший гость повел себя шумно, развязно, не «по-лаврски». Володя возмутился и приказал ему притихнуть. В ответ понеслась грязная ругань в адрес всех Ястребенецких, Татаровичей и прочих Рабиновичей… Володя побелел. Вскочил с места. В руках оказался рифленый арматурный прут. Быть бы беде, но на него тут же навалились трое и удержали. Другие быстро проводили скульптора-интернационалиста до ворот. На другой день, когда я спросил Володю, что было, он досадливо отмахнулся и сказал:
— Лева, дело тут не в евреях, я взбеленился потому, что в мой дом пришел хам, его приняли по-человечески, а он… — Володя махнул рукой и ушел.
Последние годы Володя тяжело болел. На него навалилось многое: осколок, большой камень в почке и туберкулез, съевший одно легкое. Он никогда не жаловался и не ныл. Годы и болезнь смягчили его. В волосах появилась проседь, а взгляд из дерзкого стал внимательным и мудрым.
В его новой светлой, всегда чистой и опрятной мастерской с обилием цветов и великолепным инструментарием, который он любовно собирал и умело использовал, всегда толпился народ. Двери в его мастерскую практически никогда не закрывались. Каждый шел сюда со своей нуждой, со своей бедой. Формально у Володи в мастерской по четвергам собиралась комиссия по распределению работы, которую он возглавлял. Фактически сюда ходили все: кто за советом, кто за помощью, кто за тем, чтобы наточить инструмент, одолжить гипс, прибить оторвавшийся каблук, разжиться бумагой и ручкой.
Он никогда никому не отказывал. Советовал, давал гипс, прибивал каблук, точил инструмент, сажал всех и каждого за свой знаменитый, сделанный им из цельного куска дуба, лакированный стол, на котором всегда стояла неизменная плетеная круглая хлебница, полная аккуратных сухариков, виртуозно нарезанных и умело высушенных.
Вокруг стола размещались такие же массивные, мастерски сработанные лавки из цельных кусков дерева. Шлифованные и лакированные поверхности стола и лавок своим янтарным цветом придавали мастерской праздничность, мажорность. Хозяин сидел обычно во главе стола, рядом со шкафом, где за стеклом стояли вырезанные из черного дерева небольшие женские фигурки, смеялся, шутил, рассказывал анекдоты, и постороннему в голову не приходило, что дни его сочтены.
По стенам висели фотографии работ, стояли две незаконченные фигуры негритянок из черного дерева, а вся мастерская была набита различными станками, электропилами, рубанками, дрелями и другой техникой, до которой он был великий охотник и которой последние годы очень увлекался.