— Но, Роза Бенционовна…
— Иди.
— Всего наилучшего, Роза Бенционовна. Все будет сделано в лучшем виде, — расшаркивался, удаляясь, фарсер. — Можете положиться, как…
— Иди.
Этот ушел, и Бенционовна, поблуждав глазами в пространстве, останавливает взгляд на смиренном Эмилии, тщетно силящемся спрятать сальную улыбочку.
— В чем дело, Миля? — вполне искренне недоумевает Роза, ибо мысли ее находятся далеко отсюда.
— Да, так, — с поспешностью серьезнеет желтое лицо Мили, — анекдот вспомнил…
— Ты, давай, пока об анекдотах забывай. Так… о чем это я? — она подхватывает с фарфорового блюда очередной кусок и отправляет его в рот. — Ну, да! Я толковала тебе о маленькой победоносной войне, этот пестрый дурачина меня отвлек. Так вот, если два неказистых маленьких народа вовлечь в вооруженный конфликт, — можно стать на сторону одного из них под знаменем миротворца. А представители «плохого» народа будут, конечно, недовольны, и станут чинить всякие каверзы… — писклявый голос Розы приобретает даже некоторую напевность; она мечтает, гуляя отрешенным взором среди гипсовых вертоградов на потолке. — Да, каверзы! — вдруг осеняет ее, и в синюшных отвислых щеках даже проступает краска. — Ну, конечно же, каверзы! Террористические акты! Вот как можно было бы одним махом заинтересовать все это филистерское стадо, напугать, завоевать доверие, а, может быть, и недорогую их любовь.
— Розочка, по-моему, ты нервничаешь… — робко волнуется Миля.
Но Роза не слышит его:
— Устроить серию леденящих кровь обывателя оказий при таком раскладе ничего не стоит. Ведь ничего не стоит! Желающие среди этих вечно обиженных национальных меньшинств, измордованных комплексом собственной неполноценности, всегда найдутся. И тут остается только немного им помочь, направить. Немного денег, немного технической поддержки… Да, может, и этого не понадобится. Может, хватит одного только плаксивого участия газет и телевидения. И пойдут-покатятся в метро, на площадях… Нет! Нет, Миля, нет! — вдруг взвизгивает Роза; она трясется и подскакивает, в каком-то неистовом порыве смахивает со стола драгоценное блюдо, ничуть не замечая того, и, если бы не полторы с лишним сотни килограммов веса, — она, должно быть, воспарила.
А несчастный Эмилий дрожит, вцепившись маленькими ручками в сидение своего стула и таращит желтые глаза с желтого же лица своего на расходившуюся Розу, — ее почти поэтическая возбужденность напугала Милю больше, чем недавний гнев.
— Нет, Миля, не метро… нет, — удивительным кажется, что она помнит о присутствии здесь еще кого-то. — Не торговые залы… Несколько домов, Миля. Несколько простых тихих милых панельных девятиэтажных спящих, готовящихся встретить рассвет, домов. Пусть их будет немного: три, пять… Ночью, вернее, ранним утром, когда все самые запоздалые совы уже возвратились в теплые гнездышки, а самые ранние жаворонки еще не продрали свои пытливые глазки, часа, эдак, в четыре утра, вдруг взлетает на воздух дом. Весь дом, со всеми их полированными шкафами, газовыми плитами, пуделями и тараканами. Вдрызг! В пыль. Ну, каково, Миля?! Впечатляет?! — торжествующе взвизгивает Роза, с достоинством почти надменным от сознания своей умственной одаренности. — Это производит впечатление?! Скажи, производит?!