— Да, кстати, — сказал отец, вытерев рот салфеткой. — Нынче утром я получил известие от печатника, мой том Ливия уже готов. Может быть, ты съездишь во Флоренцию и заберешь его для меня?
Я нерешительно помедлил, размышляя о том, что Цецилия будет ждать меня в роще завтра утром, но не смог устоять перед радостным, исполненным надежды лицом отца:
— Разумеется, папа. Я почту за честь выполнить такую просьбу.
Я отправился в путь на муле. В полном одиночестве ехал я по лесам и холмам, а мысли мои витали в эмпиреях. Ах, Цецилия! Имя твое так прекрасно, что сердце мое бьется быстрей, твердеет и полнится соками жизни мужское копье, и страдает душа в пустоте, томимая вожделением. Мысленно я сочинял для нее стихи: чувственные, пылкие, грубоватые. В духе Овидия, как в его тосканский лирический период. Я почти уверен, что Цецилия не училась латыни.
К четырем часам мой поэтический опус более или менее сложился, а дневная жара достигла апогея. Я остановился в Таварнуцце на постоялом дворе, где встретил Филиппо Касавеккиа, кузнеца: старого отцовского приятеля. Он угостил меня выпивкой, а я, одолжив у хозяина карандаш и клочок бумаги, наспех записал сочиненные в дороге стихи.
Филиппо потягивал пиво.
— Что, Нико, учишься даже на каникулах?
Я поднял на него глаза, отвлеченный от поисков рифмы к слову «экстаз».
— Нет… сочиняю стихи.
Он расхохотался:
— Ты еще не трахнул ее? Подозреваю, что нет, раз утомляешься сочинениями в ее честь.
— Она девственна. Я думаю… думаю попросить ее выйти за меня замуж. — Это во мне забродило пиво, я не собирался откровенничать с Филиппо, даже если эта мысль и приходила мне в голову во время сегодняшнего длинного и жаркого путешествия.
— Бог с тобой! Тебе ведь всего семнадцать!
— Но моя Цецилия целомудренна. А я… — я мысленно посмаковал следующую фразу, — я люблю ее.
— Цецилия… — он задумчиво нахмурился. — Уж не Цецилия ли Арриги?
— Да. Но откуда…
— Цецилия Арриги из Сан-Кашано? Живет на углу рядом с пекарней. Дочка бондаря?
Мое сердце заколотилось от дурного предчувствия:
— Верно.
— Черноволосая глупышка, подбородок вздернут как штык, зато чудная пара титек?
— Верно, черт побери! И что вы о ней знаете?
— Она пудрит тебе мозги, — он тихо рассмеялся.
— Что вы имеете в виду?
— Она так же девственна, как любовница Папы Римского, вот что я имею в виду. На ней скакали гораздо больше, чем на твоем старом муле.
Я глянул на него остекленевшими глазами и буркнул:
— Я вам не верю.
Но я поверил. Он говорил слишком уверенно. И туманный, совершенный образ той девушки, с которой я целовался утром, начал таять, сменяясь новым, более мрачным и далеко не лестным изображением.