Егор Кудинов приказал заглушить моторы. И в резко наступившей тишине горе односельчан будто выросло и залило деревню. Отчаянный плач женщины, выплеснувшийся со стороны озера, вывел Егора Кудинова из забытья. Он поднял голову, оглядел площадь перед Домом культуры.
Митинг начался. Выступали районные руководители, механизаторы.
— Прощай, Павел Николаевич!..
Степан слушал речи, смотрел на отца в затянутом красным бархатом и заваленном цветами гробу и, словно подхлестнутый им, живым, увидел в традиционном ритуале, исправлявшемся десятилетиями, фальшь и притворство. «Разве можно так перед гробом? — думал он. — Почему ты, Верхолазов, бегал по «верхам» и клеветал на отца? Почему ты сейчас говоришь добрые слова о нем? Ведь ты же хотел исключить его из партии. Разве у тебя не было времени сказать такие слова ему живому?..»
Последним с прощальной речью выступил Егор Кудинов. Он долго молчал и внезапно разрыдался, вытер лицо шапкой и лишь тогда сказал:
— Прощай, Паша, друг! Не зря ты жизнь прожил, Паша. Все знают, что не зря… Мы будем укреплять начатое тобой дело. Прощай!
Степан увидел глаза людей, и боль, которая поселилась в нем вместе с ожесточением и горечью, оставила его.
Грянул оркестр, загудели машины… Свежий ветер сорвал с молодых березок, стоявших у клуба, золотистые сережки. Они усеяли снег вокруг мелкими желтыми крапинками…