— Пасть в море, да уж не в такое горе!
— Променял кукушку на ястреба.
— Добро бы баба как баба, а то, говорят, с кожаной ногой.
— Жинка-то у него красавица!
— А эта страшилище.
Павел прикрыл форточку. Ему стало не по себе.
В половине девятого в номер позвонил Верхолазов.
— Доброе утро, Павел! — В голосе его было столько радости, что Крутояров испугался.
— Что случилось?
— Радуюсь вместе с тобой.
— Чему?
— Заседание комиссии отложено. В девять часов зайдешь в двадцать пятую комнату, на беседу с инспектором ЦК.
— Хорошо.
Павел брился, торопясь и нервничая: не хватало только еще инспектора ЦК. Все хотят покопаться в его душе, похватать за самое оголенное и больное.
К назначенному времени он стоял у приемной. Секретарша, девушка с лисьим личиком, улыбнулась, показав мелкие белые зубки.
— Заходите, товарищ Беркут вас уже давно ждет.
— Что-о-о-о?
— Ждет Беркут.
— Родион Павлович?
— Да, Родион Павлович.
Павел сел на стул.
— Спасибо вам.
— За что? Что с вами?
— Со мной ничего, все хорошо. За Беркута спасибо.
Рухнуло все, да так, будто и не было ничего на свете. Остались Увар Васильевич с Авдотьей Еремеевной одни в своем доме с палисадом, с тихим двором, поросшим конотопом, с тесовым навесом, амбарушкой и притонами. Свалился от времени Стенькин турник, затравели двухпудовки, вдавившись в землю… Какие-то новые ребятишки, не Степановы сверстники, а другие, бегали по утрам к Агашкиному логу, укрывались в ивняке, ловили на малинку свирепых и дурных на поклевку окунишек и ершей… Новые звуки, новые песни плыли над Рябиновкой. Только древнее озеро вздыхало по утрам всей громадой так же, как много лет назад.
Павел жил в собственном, председательском, особняке, хмуром и неуютном. Увар Васильевич не раз намекал племяннику: «Переходил бы к нам, домище-то людям бы отдал», — но Павел отказывался наотрез: «Каждый человек, дядя, обязан в своей жизни построить дом, вырастить ребенка и посадить дерево». По утрам, чуть свет, Еремеев-на относила Павлу на квартиру кринки с молоком и свежие из серой муки оладьи, испеченные на конопляном масле.
Светлана жила в Копейске у родителей, писала Увару Васильевичу письма, полные безразличия, если речь заходила о Павле, озабоченные, если разговор начинался о Стеньке.
«Характер у него, — писала Светлана, — такой же, как у Павла Крутоярова; это потому, что с детства он впитал его привычки и поведение; и кто знает, может ли это быть полезным Стеньке…»
Тревожился Увар Васильевич. «Какого рожна людям надо? — ругался он. — Любовь? Чувства? Взять бы хорошую палку да отходить как следует. Вот была бы чувствительная любовь!»