Вдоль Москвы-реки, на том берегу, и на плотах постоянно толпились люди: сладко смотреть, как возрастает строение, будто сам кладешь камень на камень. Иные, забредя в Москву издалека, просиживали целые дни, глядя на кладку. Иные кричали каменщикам, советовали. Но окрик сторожей сбивал их слова на лету, как влет пронзает стрела птицу.
— Эй, лапоть! Держи язык за зубами!
— Легко сказать «держи», ан у слова-то хвоста нету. Ан оно вить не воробей — вылетит, не пымаешь.
— Но-но!
— А чего это молчать?
— А то, что слово — солома, загорится — не зальешь.
— Да ведь стрельня ж не соломляная!
— Но-но! Сказано: держи язык!
— А он у меня слизкой, поди подяржи!
— Эй ты, якаль окской, говори да помалкивай.
— Нам язык господом не для молчания даден.
— Ишь ты, Игорий-богослов. Монах, что ли, ча?
— А ты не рязанской ли, господин пристав?
— Откули ча, опознал?
— Оттули ча, што ты — чакаль.
— Ох, батюшки, со смеху помереть…
А каменщики молчали.
Дмитрий уезжал в волости, уезжал на охоту, возвращался, уезжал снова.
Стены поднимались неуклонно, скоро, как было велено.
Дмитрий пришел посмотреть постройку. С ним был Боброк. Никто не сопровождал их — люди остались за горожей, окружавшей стройку.
— Как бог пособляет, мастер?
— Не жалуюсь на бога, кир.
— А каков его бог-то? — поинтересовался Дмитрий у Боброка.
— Магомедданский. Общий с татарами.
— Значит, кому кувы куем, того и в ковачи берем? — засмеялся Дмитрий.
Алис не понял их разговора, но почел смех их за добрый знак. Он попросил:
— Дружина жалобится — в город не дают сходить. Объясняю им: оттого, что торопят. Пойдете, говорю, когда отстроимся.
— А зачем ходить? — нахмурился Дмитрий.
— Слово как сокол — ладит на голубиц низринуться. Когда ж сидят одни соколы, некого им терзать. Слово ушей ищет, чтобы в них гнездо свить.
— Во многоглаголании несть спасения! — ответил Дмитрий. — Творите свой труд в молчании, тем спасетеся.
— Благодарю, кир Дмитрий Иванович! — поклонился Алис.
Идя дальше, сопровождаемый Боброком и Алисом, Дмитрий прошел близко от отшатнувшегося и поникшего в поклоне Кирилла.
— Многоволос, яко зверь лесной! — сказал Дмитрий.
Боброк замялся, не зная, переводить ли и теперь княжеское слово на греческий. Он промолчал, а Дмитрий обернулся к Боброку:
— Благодарствую тебя, Дмитрий Михайлович! Вижу, помнишь наш уговор о немоте каменщиковой.
— Каменная немота, княже! — засмеялся Боброк, недоверчиво оглянувшись на Кирилла; но тот продолжал стоять, поникнув в поклоне.
Дмитрий молча вглядывался в крепление стен. Вникал, в меру ли прокален, не крошится ли кирпич. Было такое в Коломне — строили, строили каменную церковь во имя Покрова Богородицы, а едва каменщики успели с лесов сойти, как стены обрушились. Кирпич в нижних рядах не выдержал тяжести и пополз, как сырой песок.