Я не очень хорошо понимаю гассийские диалекты, хотя на официальном языке разговариваю вполне сносно. И потому уяснил смысл далеко не всех звучных ругательств, которыми она осыпала тупоголовых идиотов, додумавшихся запереть кандалы на поврежденной ноге. Да плевать ей, что он преступник, умный человек вообще не стал бы заковывать бедолагу, который без чужой помощи и трех шагов не пройдет. Это только ублюдок, не знавший молока матери, мог придумать такое зверство. Хоть бы смекнул своей пустой головой: куда калеке бежать по непроходимым болотам без лошади и припасов?
Почудилось мне или на лице Рамма, за которым я наблюдал сквозь полуопущенные ресницы, действительно мелькнуло чувство стыда?
Не важно. Зато через несколько минут откуда-то пришел кузнец, больше никем такие здоровяки с черными от копоти пальцами не бывают, и тоже начал ругаться. Потому что снять ножные браслеты, не повредив вздувшуюся вокруг кожу, он не мог. Они со знахаркой спешно посовещались и наконец решили, как будут действовать.
Мне влили в рот полкружки какого-то зелья, и вскоре я почувствовал, как отступает боль и становятся безразличны все беды на свете.
— Готов, — безапелляционно объявила толстуха, ущипнув меня за щеку и не получив в ответ ни вскрика, ни возмущенного взгляда.
Кузнец, только этого знака и ждавший, уцепил огромными ручищами не менее огромные щипцы и, негромко переругиваясь с бабищей, принялся за работу.
Не могу сказать, что я ничего не чувствовал, но терпеть было можно. До тех пор, пока по ноге не потекло что-то горячее и в ступню не хлынула невыносимо острая боль.
Вот тут я невольно застонал, а когда боль резко усилилась, вообще потерял сознание.
Очнулся уже под утро и обнаружил, что лежу на топчане в какой-то каморке, рядом на столике коптит каганец, а напротив, на таком же топчане, мирно сопит толстуха. Впрочем, спала она очень чутко, едва я заворочался, пытаясь рассмотреть, что там с моей ногой, распахнула неожиданно яркие синие глаза и, потирая их кулаками, опустила ноги на пол.
— Как себя чувствуешь? — Ее голос сейчас был мягким и теплым.
— Не знаю, — сказал я правду, — а что с ногой?
— Цела твоя нога. Только вот бегать не скоро сможешь, так что и не пытайся.
— Да и не собирался я бегать. — Наверное, ухмылка получилась слишком горькой, раз на пухлом лице появилось сочувствие.
— А с руками-то что? — задумчиво спросила знахарка чуть погодя, мешая в деревянной мисочке какие-то душистые снадобья.
— Снег копал, — буркнул я уклончиво: пока мне неясны причины, побудившие Рамма поступить именно так, не стоит вдаваться в излишние подробности.