— Итак, что скажете?
— Ну, знаете…
— Абсолютно никакой связи, не так ли?
— Ну… вроде, так.
Поскольку Зевс-Питер-Лама с чрезвычайно довольным видом сам это произнес, опередив меня, я с легкостью мог согласиться.
— Нет, никакой связи здесь не наблюдается…
На подиуме стояли три молодые женщины, в то время как на картине был изображен огромный помидор.
— Вы действительно увидели в них… это? — осмелился спросить я.
— Что?
— Помидор.
— Где вы видите помидор?
— На вашем холсте.
— Это не помидор, идиот, это красное воплощение утробы.
Я притих. Не угадав, что речь идет о красном воплощении утробы, я почувствовал, что наша беседа сходу стала не клеиться.
— С какой стати вы вдруг вообразили, клоун несчастный, что я буду писать то, что стоит у меня перед глазами и что заметно всем окружающим?
— А для чего тогда вы берете моделей?
— Моделей? Этих селедок? Мне вообще интересно знать, моделью чего они вообще могут служить!
Он в ярости плюнул на палитру. Хотя ярость продолжала кипеть в его душе, он начинал понемногу успокаиваться.
— Модели! — буркнул он. — Чтобы Зевс-Питер-Лама нуждался в моделях! Скажите-ка на милость, давайте уж вернемся в средневековье! Нет, это какой-то кошмар…
Он швырнул кисти.
— Все, закончили! — заорал он на девушек. — Можете одеваться!
Суетясь, модели в спешке набросили на себя то, что условно можно было назвать одеждой, и, не пикнув ни слова, выбежали из мастерской Зевса, метавшего гром и молнии.
Гениальный творец медленно обвел меня взглядом с головы до ног. Нехороший огонек загорелся в его темных зрачках.
— Просто поразительно, до какой степени сложно зацепиться за вас взглядом. Можно сказать, вы лишены малейшего рельефа. Вы — плоски.
— Я знаю.
— Вас словно нарисовали на ровной доске. И к тому же, когда я говорю «нарисовали»… Во всяком случае, не я рисовал. Да и краска уже поистерлась…
Убедившись, что его замечания причиняют мне боль, он расхохотался: к нему вернулось хорошее настроение.
— Вы никогда не мечтали о том, чтобы быть некрасивым?
— Мечтал и очень часто, — ответил я со слезами, щекотавшими мне веки. — Это уже хоть какое-то разнообразие в жизни.
Он с сочувствием потрепал меня по плечу.
— Совершенно верно. Если нельзя выбрать красоту, то лучше остановиться на уродстве. Без всяких сомнений. Пусть безобразное лицо не обладает привлекательностью, но все равно оно привлекает внимание, вызывает пересуды, вы выходите из тени, безымянность улетучивается, и перед вами открывается дорога — да что там дорога! — настоящая автострада!
Некрасивый человек может только расти в своей славе. Он — кладезь бесконечных сюрпризов. Он будет столь же соблазнительным, сколь лишен соблазнительности. Его речи будут настолько цветисты и утонченны, что ему лучше не закрывать рта. Он будет более смелым, решительным, подвижным, в нем будет больше страсти, лести, опьяняющей удали, великодушия, — другими словами, он сможет действовать гораздо эффективнее. Некрасивые любовники — лакомый кусочек. Страшилища всегда одерживают верх в любви. Впрочем, любому стоит только оглянуться вокруг и он заметит не одну женщину, которая вышла замуж за орангутанга. Как, впрочем, и атлетически сложенные мужчины, достойные эталонов древнегреческой скульптуры, связали себя брачными узами с ужасными мартышками. И деньги здесь ни при чем. Красота — это проклятье, которое порождает лишь лень и безразличие. Безобразность — это благословение, которое делает человека исключительным и может уготовить ему поразительную судьбу. Вы никогда не думали о том, чтобы обезобразить себя?