— Адам бис, — произнес я сдавленным голосом.
— Адам бис, точно. Слушай, я как-то не думал об этом совпадении: у этой скульптуры такое же имя, как у тебя.
— Потому что это и есть я.
До Ганнибала не сразу дошел смысл моих слов, он готов был продолжать свою пламенную речь, но вдруг осекся, и оборванная фраза повисла в гнетущей тишине.
Фиона хлопнула его по плечу.
— Папа, я тебе об этом не говорила, потому что до сих пор мне не казалось это необходимым. Но это правда. Наш Адам, Адам, которого мы любим и которого так не хватало нам в последние дни, это… Адам бис.
Ганнибал спрятал лицо в ладони и громко простонал.
— Боже мой, что же я наделал?
Он схватил мою руку и, дрожа от волнения, поднес ее к своим губам.
— Простите… простите… я не знал… я не хотел… простите меня.
Мои пальцы стали влажными от его слез. Я беспомощно оглянулся на Фиону, ожидания от нее объяснений.
— Папа слепой, — тихо произнесла она.
Я посмотрел внимательно на Ганнибала, и до меня внезапно дошло, что молочная лазурь радужной оболочки его глаз, неподвижность их диафрагмы, мечтательная размытость его взгляда — не что иное, как две бесчувственные точки мертвых глаз.
— Ему были знакомы только ваше присутствие, ваши размышления и ваш голос. Когда я читала ему газетные статьи, в которых писали о вас, я смалодушничала и описала ему… работу Зевса-Питера-Ламы… не уточняя, что речь идет о вас.
— Почему же?
— Потому что для меня вы не тот… человек. В вас нет ничего общего с… вашим внешним видом.
Ганнибал, продолжавший держать мою руку, вдруг осознал, до какой степени она… бесчувственная. Изумление добавилось к его слезам. Затем хуже: любопытство. Он невольно принялся ощупывать меня, поднимать одну руку, другую, пытаясь представить меня… Я отшатнулся от него, как от огня.
— Нет! — закричал я.
— Простите.
Он оперся о руку дочери, чтобы встать со стула.
— Пойдем, Фиона. Сегодня я наделал достаточно глупостей. Мне стыдно.
Фиона проворно собрала кисти, тюбики и тряпки. Ганнибал поднял на меня невидящие глаза и нерешительным голосом спросил:
— До завтра?
— Не знаю.
Он кивнул головой, что, мол, понимает. И все же повторил:
— До завтра, надеюсь. Если вы захотите, я расскажу, каким я вас видел.
И широко улыбнулся. Чувствуя, как ему тяжело, я в ответ тоже попытался выдавить из себя улыбку. Не знаю, как он мог ощутить, но он тотчас же воскликнул:
— Спасибо!
Забросив за спину сумку и мольберт, Фиона взяла подмышку свежеиспеченную картину, протянула старику другую руку, и они медленно стали удаляться от меня. Теперь я лучше понимал их неспешную походку: он не просто опирался о ее руку, Фиона вела его через песчаное море.