Я крепко сжал ее ладонь, и у меня на душе сразу стало спокойно.
— Расскажите мне свою историю.
И я без утайки, несмотря на данное Зевсу-Питеру-Ламе обещание хранить тайну, рассказал ей все, начиная с того дня, когда открыл для себя никчемность существования в обществе моих братьев, до моих неудавшихся попыток покончить с собой, встречи с Зевсом-Питером-Ламой на крутом берегу Паломбо Сол и заключенном между нами пакте.
— По сути, он спас вам жизнь?
— Именно поэтому я сразу же и стал называть его своим Благодетелем.
— Он спас вам жизнь, но не ради вас, а ради себя. Использовал вашу жизнь, чтобы преуспеть в своей.
— Но так все поступают, разве нет? Все используют друг друга ради своих целей.
— Ах, вот как? И как же вы меня используете? А моего отца?
— Вы заставили меня поверить в то, что жизнь прекрасна. Заставили прекратить думать только о себе.
Она молчала, словно ей требовалось время, чтобы обдумать мой ответ. Вдруг она воскликнула:
— Для меня совершенно необходимо, чтобы вы хранили один секрет.
— Какой секрет?
— Что мой отец слепой. Он терял зрение постепенно и окончательно ослеп пять лет назад. Никто не знает об этом. А если бы узнали, ему сложнее было бы продавать свои картины, и нам пришлось бы в жизни по-настоящему туго.
— Как? Разве вы не богаты?
Мое изумленное восклицание вызвало у нее приступ хохота. Нисколько не обидевшись, я любовался, как она смеется, запрокинув назад голову, как трясется от смеха ее маленькая грудь.
— Почему вы так говорите?
— Потому что Зевс-Питер-Лама тоже художник и зарабатывает миллионы.
— В том-то и дело, что основной талант Зевса-Питера-Ламы заключается в том, чтобы набить себе карманы. Мой же отец просто пишет картины; а значит, мало интересует любителей живописи и, тем более, коммерсантов.
— Но он же великий художник.
Повернувшись ко мне, она, со слезами на глазах, тихо спросила:
— Вы так тоже считаете?
— Да, я всего лишь тупица из тупиц, но я так думаю. И кстати, чувствую себя все же меньшей тупицей, когда так думаю.
Мы присели на прибрежный камень и молча смотрели на темное море. Взяв ее руки в ладони, я тихонько дышал на них, согревая ее холодные пальцы. Она замерла, склонив голову на мое плечо, и я едва улавливал ее дыхание.
— Почему вы были такого низкого о себе мнения? — спросила она.
— Это было не мнение, а сама реальность: я был безлик и ни на что не похож.
— Может, вы были похожи на самого себя?
— Ну да, на пустое место.
— У вас есть фотографии той поры?
— Ни одной. Я их все сжег. А от тех, что остались, избавились, должно быть, мои братья. Впрочем, сегодня под маркой Зевса я живу счастливой жизнью. Раньше любой мог заменить меня. Теперь же я уникальный и незаменимый.