- Свет глаз моих! Тишина сердца моего! Заря на белых снегах!
Повел под руку, усадил на высокий стул со скамеечкой в сторону подтопка.
- Не озябла ли? Ножки с пару не сошлись ли?
- Нет, батюшка! Я ноги под волчьим тулупом держала.
Ксения опустила ресницы, смущенная заботою, и опять глазами к отцу: уж такой он сегодня молодой, даже морщины на лбу разгладились.
Борис Федорович не хуже Марии Григорьевны наперед знал, что человек скажет, потому и просиял прежде Ксениных слов:
- Батюшка, Москва в колокола звонила, победу твою славила. Людям вино давали. Все пили помногу.
Борис, как за столом, когда, раздумавшись о государском, дважды, а то и трижды щи посолит, отошел глазами в запределье и тотчас прыснул по-мальчишески. Глаза его собрались в щелочки, сверкали, как из норы, помышиному.
- Побили злодея. До смерти побили. Нет его теперь, Ксюша! Господи, Господи! Всего-то одним безумцем меньше, а жизни прибыло. О, Сергий! Твой дом, твои молитвы спасли меня от наваждения. Ксения, милая! - Сколько же я теперь для людей доброго сделаю! Освободил меня Бог от креста моего.
Соскочил с места, взял с золотого блюда яблоко, поднес дочери.
-Из монастырского сада. Погляди на солнце- зернышки видно. Кушай. Я денно и нощно молился Богу и Сергию. Бог и Сергий не отринули меня.
Сам взял яблоко, откусывал с хрустом. Зубы белые, крепкие, на зависть.
- Все заботы долой! Теперь одно у меня на уме: жениха тебе найти достойного красоты твоей, царственного твоего благородства.
У Ксении глазки сделались рассеянными, но по белому, как молоко, личику ее пошли красные пятна. С женихами было худо. Сначала коронному гетману Замойскому взбрело в голову породнить Годунова с Сигизмундом.
План Замойского устраивал Замойского. За Сигизмупда думали иезуиты.
Годунов, не дождавшись сватов из Варшавы, позвал Ксении в женихи шведского принца Густава, соперника Сигизмунда. Густаву обещали Ливонию, три русских города с Калугой. Швед, однако, попался упрямый. Ни-православия не пожелал, ни красавицы Ксении. Отправили его в Углич, с глаз долой.
Приехал искать руки московской царевны датский принц Иоанн. Юноша мудрый, честный. Не судьба. Умер Иоанн от горячки.
- Я к герцогу шлезвигскому послов, придя в Москву, отправлю. Быть тебе, Ксения, заморскою царицею - или я не царь!
Глазами сверкнул, брови сдвинул и засмеялся. И грустным стал. Все в мгновение ока.
- Я, Ксенюшка, места себе не находил. Ведь знаю, знаю, что нет его, Дмитрия. Не жив. Уж лет никак с тринадцать не жив. А потом... раздумаюсь. И ничему не верю.Себя трогаю и не верю. Может быть, я не я, не Борис, не Годунов, не царь. Этак вот трогаю себя, а то в зеркало гляжусь... Как на духу тебе скажу. Перед самым богомольем... Поглядел в зеркало, а меня там нет. Это я тебе только, умнице моей.