— Нет, они не брали друг друга за руку, не обнимались и не целовались, ничего такого не было, и про любовь не говорили, а что-то между ними все же есть. Это я не сразу заметил, потом.
— А сначала что было?
— Я же сказал, они спустились вниз, и она накормила его ужином. Держалась она с ним так, как и все мы. Потом они стали спорить. — Дики заметил, как Найду изменился в лице. — Не так, как мы спорим, а как белые. Когда я работал в гостинице в Дурбане, мне приходилось видеть: без оскорблений, без крика, тихо, но сразу ясно, что ссорятся. Ну, вы знаете, как это обычно бывает: мрачные, с натянутым выражением лица…
— О чем они спорили?
— Она рассказывала, как убивали индийцев. Знаете…
— Да. А он стал возражать?
— Нет, он хотел сказать, что сожалеет, а она не дала и слова вымолвить. Потом рассказала, как мы к ним относимся. И наконец показала свой револьвер, мне даже послышалось, будто она сказала, что очень хочет его убить, но что не станет этого делать. Он взял было у нее из рук револьвер, потом отдал.
— Дальше?
— Они пошли в сад и там продолжали вот так же странно ссориться. Сначала говорили об Африке, и о цветном барьере, и об индийцах, а потом началась эта чудная тарабарщина: «Я да мой народ», «Вы да ваш народ», потом о смерти, о рождении и почему люди борются. Они так и сыпали английскими словами. Я горжусь мисс Ди, она не давала ему спуску! Но этот маленький кафр, скажу вам, хороший перец! — Укоризненный взгляд Найду заставил Дики спохватиться. С униженным видом он принялся оправдываться: — Простите, Сэмми, простите меня. Нечаянно вырвалось. — Потом изобразил заискивающую улыбку, — Держу пари, между собой они все равно называют нас обгорелыми головешками и кули.
Но его вид и просительный тон не возымели действия.
— Слушай, Дики, — холодно сказал Найду, — если я еще раз услышу это слово, ты снова отправишься на сахарные плантации, понял?
— Понял, Сэмми, понял!
— Так. Что же было дальше?
— Ничего. Эта забавная перепалка не прекращалась, и я понял лишь одно — они разговаривали ласково и нежно, как влюбленные. Потом они замолчали и с тех пор сидят вот так.
— И долго они молчат?
— По-моему, долго. Может, десять, а может, двадцать минут.
Некоторое время Сэмми Найду стоял в раздумье; его круглое черное лицо было спокойно и бесстрастно, большие руки засунуты глубоко в карманы темно-синего саржевого пиджака. Огромный, уверенный в себе, он был подобен утесу. Старшая из женщин внимательно посмотрела на него и заметила, что его лиловые губы словно припудрены пеплом, а глаза воспалены. Она вспомнила, что уже не раз бывало, когда он вот в таком же виде появлялся здесь поздно ночью, и доктор всегда требовал, чтобы прежде всего он поел.