— Как?! — вскричала Мария Степановна, побледнев, — Бутарев умер?
— Нет! Он погиб, как герой. А герои не умирают.
Мария Степановна тихо заплакала, опустилась на скамью. К ней подошли Даша и Оля. Начали её успокаивать. Мать Марии Степановны переполошилась:
— Да на ей лица нетути. Людцы добрые!
Марии Степановне в самом деле сделалось дурно. Девушки положили её на кровать.
Сырцов рассказал о трагической гибели руководителей подпольной организации в Бобруйске, о том, как их предал Яшка Гнусарь, выдававший себя за коммуниста. И партбилет был у Яшки на имя какого‑то Петрякова. Левинцев успел вывести из Бобруйска вооружённую группу. С ним ушёл и Крюков. Теперь они где‑то партизанят. Валентин Бутарев и Даниил Лемешонок задержались в штаб–квартире, уничтожая там явочные списки и прочие документы.
— Захвати враг явочные списки, — сказал Сырцов, — сколько бы наших товарищей погибло! Их окружили, они долго отстреливались. Фашисты не ожидали такого энергичного сопротивления и некоторые из них поплатились жизнью.
— Они плохо ещё знают советских людей! подал голос Михась Гулеев.
— Этот мерзавец, — сказал Сырцов, и все поняли, что он говорит о Яшке Гнусаре и из презрения к нему не хочет называть его человеческим именем, — этот мерзавец подполз к дому и бросил в окно гранату. Даниил Лемешонок был убит, товарищ Бутарев, тяжело раненый, застрелился.
Макей и Сырцов ещё раз крепко пожали друг другу руки. Не желая более расставаться с «комиссаром», как Макей назвал Сырцова, он потащил его к себе ночевать.
— А завтра спозаранку, товарищ комиссар, пойдём в лес. Так что ли, хлопцы?
— Верно, товарищ командир!
Все лица, засветились радостными улыбками, как у людей, нашедших, наконец, то, что так долго и мучительно искали. Марии Степановне стало лучше, она встала, вышла из спаленки и твердо заявила, что и она пойдёт. Адарья Даниловна по–старушечьи заохала, запричитала. По сухим морщинкам её лица катились слёзы.
— Не горюй, мать! — говорил Макей, обнимая узкие плечи старушки, как всегда покрытые теплой нарядной шалью.
— Да она‑то зачем? Хлопцам куда ни шло, — воевать надо, а ведь она женщина. Ведь дети у ей!
— Вот, к примеру, меня ранят, — сказал Макей.
— Помилуй бог! — вскрикнула старуха.
— На войне, мать, всё может быть. Ну кто мне, скажем, рану перевяжет? Ропатинский?
Адарья Даниловна махнула рукой.
— Какой из Ропатинского, прости господи, фершал. Лучше Марии никто этого не сделает.
— Ну, вот и договорились! — радостно воскликнул (Макей и, обняв старушку, поцеловал её в щёку.
— Ну, бувайте! — сказал он, энергично пожимая Марии Степановне руку и улыбаясь. Он словно переродился за последние минуты. Куда девалась его угрюмость! Глаза озорно блестят, радостная улыбка не сходит с лица.