Всякий раз, когда приходилось писать донесение Макея или другого командира партизанского отряда, лицо девушки преображалось, пальцы бойко выстукивали по клавишам букв. Она радовалась победам партизан. И только один вопрос тревожил её: какой предатель передаёт всё это в полицию? Как дать знать об этом Макею?
Дома Броня поделилась своими тревогами с бабкой Лявонихой. Добрая старушка воскликнула:
— Э, моя голубушка! Есть о чём бядовать! Пиши, что надо — я донесу. Кто меня старую тронет?
И бабка Лявониха на другой же день отправилась на поиски Макея и его хлопцев.
В шалаше было совсем темно, когда дежурный подал команду на ужин.
— Ого! Дали храпака, — потягиваясь и хрустя суставами пальцев сказал Макей, вставая с постели. — Комиссар! Сырцов! Вставай. Во что ночь будешь спать?
— Чёрт! Какая‑то усталость, — спуская на соломенный пол ноги, прохрипел простуженным голосом Сырцов.
— Стареешь, комиссар, — засмеялся Макей, распаливая трубку–носогрейку и усаживаясь за столик. Он что‑то начал писать, а Сырцов, подтягивая на животе ремень, думал, что, может, он и вправду стареет: «Скоро стукнет тридцать. Как идут года!»
Даша подала жирный борщ в двух глиняных чашках. В эти же чашки она положила потом картофельное пюре и по две толстых котлеты.
— Жирно ты нас, Дашок, кормишь, — сказал, улыбаясь, Макей. — Это опасно. С жиру, говорят, люди бесятся.
— Товарищу комиссару надо поправляться. И Маша это говорит, а она — фельдшер.
У шалаша раздались голоса.
— Мне к самому, — слышался голос женщины, по-видимому, старой.
— К кому это «к самому»? — сурово допрашивал часовой.
— К Макею вашему, стало быть.
— Спит он, бабуся. Да как ты сюда попала?
— Как попала, не твоего ума дело, а до Макея ты меня, сынок, пусти.
— Не пущу! — упорствовал часовой.
— Что здесь такое? — послышался из шалаша голос Макея.
— Тут вот какая‑то бабуся до вас.
— Пусти.
В шалаш с шумом ворвалась женщина, одетая в рваную шубу и накрытая серой вязаной шалью.
— Словно енерал! Этот ирод не пущает, штыком грозит, — кивнула она в сторону часового.
Макей и Сырцов увидели перед собою старуху с маленьким жёлтым личиком, покрытым густой сетью мелких морщин, и очень бойкими живыми глазами.
— Что тебе, бабуся?
— Ты што ль Макей?
— Я.
— Меня зовут Лявониха, — отрекомендовалась старуха. — От одной красавицы тебе привет и вот тут еще писулька.
С этими словами старуха, не стесняясь мужчин, подняла одну из широченных юбок своих с бесконечным количеством складок и откуда‑то из шва другой такой же необъятной юбки извлекла лоскуток бумаги.
— От Брони? — и голос Макея дрогнул.