Да, Кларисса Дэллоуэй полюбит девушку. Они поцелуются, один-единственный раз. И этот поцелуй окажется колдовским, как в сказке. Кларисса будет помнить о нем и о подаренной им какой-то летящей надежде всю жизнь. Она так никогда и не обретет любви, залогом которой, казалось, был тот единственный поцелуй.
Вирджиния в волнении откладывает книгу и встает.
— Ты уже ложишься? — спрашивает Леонард из своего кресла.
— Еще рано, разве нет?
Леонард, нахмурив брови, смотрит на часы.
— Уже почти пол-одиннадцатого, — говорит он.
— Просто надоело сидеть. Я еще не устала.
— Мне хотелось бы, чтобы ты легла не позже одиннадцати, — говорит он. Вирджиния кивает. Теперь, когда переезд в Лондон — дело ближайшего будущего, ей придется побыть пай-девочкой. Она покидает гостиную и, миновав холл, входит в неосвещенную столовую. Полосы лунного света и отсветы уличных фонарей то ложатся, то вновь исчезают со столешницы, как бы смахиваемые тенями веток, качающихся под ветром. Вирджиния разглядывает переменчивые узоры, как могла бы следить за волнами, набегающими на песок. Да, Кларисса полюбит девушку. Кларисса поцелует ее. Всего один раз. Клариссе будет одиноко, но она не умрет. Для этого она будет слишком любить жизнь и Лондон. Вирджинии мерещится кто-то еще, да, кто-то с крепким телом, но непрочной психикой; поэт с печатью гениальности, раздавленный колесами истории: войнами, правительствами, врачами; строго говоря, ненормальный, поскольку для него все исполнено смысла: деревья думают, воробьи поют по-гречески. Да, вот такой человек. С уравновешенной, обыкновенной, веселой Клариссой ничего не случится, она так и будет любить Лондон и всякие простые радости жизни. Умрет не она, а тот, другой, безумный поэт и мечтатель.
Она заканчивает чистить зубы. Посуда вымыта и убрана в шкаф, Ричи уложен, муж ждет ее в спальне. Она промывает щетку под струей воды, полощет рот, сплевывает в раковину. Дэн будет лежать на своей половине кровати, заложив руки за голову, уставясь в потолок. Когда она войдет, он взглянет на нее так, словно не ожидал ее тут увидеть, словно он приятно удивлен, что не кто-нибудь, а именно его жена сейчас скинет халат, перебросит его через спинку стула и заберется к нему под одеяло. Вот такой он человек: умеющий по-детски удивляться и испытывать нежный, слегка застенчивый восторг, обладающий неподдельным, как бы немного несфокусированным целомудрием, внутри которого сжата тугая пружина секса. Иногда ей невольно вспоминаются продающиеся в сувенирных лавочках банки из-под арахиса, куда запрятаны бумажные змеи, выскакивающие, если снять крышку. Нет, сегодня почитать не удастся.