Тришка ссыпал деньги в карман холщовых портков, поклонился сперва Ивану, потом Глафире, открыл задом дверь и, напялив рваную шапчонку, припустил что было мочи.
— Пропойца несчастный! —сказала Глафира с сердцем.
— Не серчай, Митревна, сегодня суббота, — вступился за Тришку Иван.
— Знать Феклу но рылу мокру! — возразила старуха, — У такого на все дни праздников хватит. Седнп Саввы — завтра Варвары. И что за мужская порода такая, — со вздохом продолжала Глафира, — только бы им нахлестаться да рога в землю… Прости, господи, мое прегрешение…
Она мелко перекрестилась и пошла в горницу.
Иван окликнул ее:
— Митревна! А у нас, однако, запасу тоже нет?
— Нету, — подтвердила Глафира. — Остатний полштоф аспид усатый высосал… Сходить, подп, взять для всякого случаю?
— Не пробиться тебе, Митревна, — остановил ее Иван. — Коли одна бочка, там сейчас дым коромыслом. Сам схожу.
6
Дверь заводской лавки распахнута настежь.
Но внутрь лавки никто не проходит. У самой двери пузатая сорокаведерная бочка. Возле боики рябая мордастая баба — сидельцева жена с мерным, полуштофной емкости, черпаком в руках. Сам сиделец, длинный и тощий, тут же. Принимает деньги. Правый глаз у него с бельмом и, взяв в ладонь медяки, он пересчитывает их, склонив голову по–куриному набок.
К дверям лавки вереница жаждущих. Кто с бутылью, кто с котелком, кто с ведерком. Очередь соблюдается строго: попробуй сунься не в свой черед — голову оторвут! И нетерпение ожидающих выражается только криками и бранью, направленной к сидельцу и медлительной жене его.
— Шевелись веселей!
— Аль сама захмелела у бочки!
— Не объездили тебя смолоду!
Все зти возгласы и попреки мало тревожат сидельца и флегматичную его половину.
— Распалило вас, дьяволов… — лениво растягивая слова, словно через силу, произносит она. — Успеете зенки налить, — и так же неторопливо спрашивает стоящего головным кряжистого мастерового: — Сколько тебе?
— На все! —отвечает мастеровой и тянет сидельцу пригоршню медяков.
Тот не спеша пересчитывает и говорит жене:
— Полтора штофа.
Иван с зачехленной солдатской фляжкой в руке не спеша подошел к хвосту очереди.
Тришка, стоявший одним из последних, подскочил ж нему, начал жаловаться:
— Совести нет у людей, Еремей Федотыч! Рази достанется! Нет чтобы взять в плепорцию. Смотри–кось, каждый с ведром либо с корчегой!..
Иван только плечами пожал. У самого Тришки в руках было мятое поржавлеиное ведро.
Впрочем, очередь продвигалась быстро. Сидельцеву бабу ругали зря. Работала она не торопко, но зато без роздыху.
Тришка ступил на нижнюю ступеньку крыльца и заухмылялся в блаженном предвкушении. От заветного черпака отделяло его человек семь–восемь. Но тут протянулась длинная сидельцева рука, потянула к себе дверь и захлопнула ее.