«Ничего не понимаю!»
«Вот видите!»
«Но как же нам быть?»
«Давайте я вам вот что скажу… даже, пожалуй, не скажу, а расскажу. Возможно, вы поймете намеки, раз уж прямой разговор у нас не получается!»
«Хорошо, — немедленно согласился я, — но прежде…»
Я кивнул на Брута.
«Ах, он…» — Молжанинов оглянулся на старика, по-прежнему находившегося в кабинете, но стоявшего безмолвной тенью.
Это меня спровоцировало еще на один вопрос:
«А он-то кто?»
Старик, поняв, что этот мой вопрос касался его собственной персоны, вышел вперед и поклонился:
«Талобелов» — представился он.
Фамилия странного старика показалась мне очень знакомой. Что-то зашевелилось в моей голове. Замелькали какие-то воспоминания. Но это был такой хаос, что я никак не мог понять: что же мне напоминает фамилия «Талобелов»?
Старик, верно поняв мое затруднение, поклонился еще раз:
«Да, сударь, вы еще сравнительно молоды, чтобы помнить наверняка. Но вы обо мне читали».
«Читал?» — с сомнением переспросил я. — «Как — читал? Где? По какому поводу? Разве о вас писали?»
На губах старика появилась сухонькая улыбка. Это не улыбка даже была: его губы лишь чуточку искривились — намек на улыбку!
«Да, сударь, — подтвердил он, — обо мне писали».
«Но где?»
«В пособии».
Я удивился еще больше:
«В каком еще пособии?»
Старик оперся на спинку моего кресла, отчего поза его — старика, разумеется — намекнула на доверительность сказанного далее:
«Для соискателей полицейских классных чинов».
И тут в моей голове взорвалось, да так, что я подскочил из кресла, буквально вытолкнутый из него поразительной силой:
«Талобелов! — почти закричал я. — Лавра[19]!»
Старик опять — на этот раз не без очевидной гордости — поклонился.
«К вашим услугам, сударь!» — сказал он.
Я схватил его за руку:
«Так вы, — я продолжал едва ли не кричать, — тот самый Талобелов?»
«Тот самый, сударь».
«Невероятно!»
— Вадим Арнольдович!
Гесс повернулся в сторону Инихова.
— Да, Сергей Ильич?
— Вы уверены, что вас не разыграли?
Можайский:
— Это впрямь очень странно! Талобелов? Тот самый? Да быть такого не может!
Чулицкий:
— Я слышал, его давно… э… ну, в общем…
Поручик:
— Господа, господа! Вы о том Талобелове?
Монтинин:
— Нет, господа, этого решительно не может быть! Я справлялся о его дальнейшей судьбе — уж очень поразительная история! — и пусть никто не мог сказать что-либо определенное, но все сходились в одном: Талобелов давно мертв. А не сходились только во мнении, когда именно он умер.
— Точнее, — опять Чулицкий, — когда именно его убили!
— Да, — согласился Монтинин, — когда его убили.
Похоже, в этой гостиной все знали, о ком рассказал Гесс: все, кроме меня. Даже Митрофан Андреевич — совсем не полицейский, — и тот задумчиво и недоверчиво поглаживал свои усы, поглядывая то на Вадима Арнольдовича, то на Чулицкого, то на Инихова, то на Можайского. Даже он, полковник, вставил, наконец, свое слово: