Смотрел всё это время вверх, в небо, щурился…
Как солнце себе выдавил в рот: кислое, сальное, горчичное.
* * *
— Жить будете в келье, — сказал Борис Лукьянович. — На занятия приходи́те сами, без десятника — десятников нет. Потом зарядка, и…
— А сегодня можно?
— Что?
— В келью?
— А когда же?
Артём даже не пошёл в двенадцатую за вещами: решил, что дождётся, когда Василий Петрович будет возвращаться со своего ягодного наряда, и попросит его принести.
Происходящее с ним нельзя было спугнуть.
Первые полчаса от Бориса Лукьяновича Артём не отходил ни на шаг: тот словно стал зароком его чудесного везения. Тем более что других двоих из двенадцатой Борис Лукьянович отправил обратно в роту: «Как только будет нужно — вас вызовут», — сказал он, и ему эти дураки вроде бы поверили, зато Артём всё понял и поймал себя на том, что испытывает тихое и самодовольное злорадство: а меня взяли, а меня взяли!
Пока Борис Лукьянович осматривал амбар и долго, покусывая губы, пересчитывал записанных в его ведомости, Артём повисел на турнике, хотя никакого желания к тому сейчас не имел.
«Веду себя, как будто мне четырнадцать лет и я пытаюсь прикадрить девицу», — думал Артём, дожидаясь, когда в проёме дверей мелькнёт Борис Лукьянович, чтобы с раскачки, рывком оседлать турник — он когда-то умел делать такую штуку.
Кисти вскоре заныли, просто висеть стало невозможно, пришлось оседлать турник, не дожидаясь внимания спортивного начальства.
«А ведь он такой же лагерник, как и я, — подумал Артём, спрыгивая с турника. — Как, интересно, ему доверили всё это…»
Руки пахли железом, салом и горчицей.
Пока Артём облизывался как кот — щёки приятно и сладостно горели от лимона и свиного сала, — едва не упус-тил Бориса Лукьяновича, направившегося по своим делам дальше.
При всей своей человеческой привлекательности Борис Лукьянович, кажется, был не очень разговорчив и минуты через три бросил быстрый и задумчивый взгляд на поспешающего следом Артёма.
«Он может подумать, что я стукач, и отправить меня обратно в роту», — подумал Артём с таким отвратительным, удушливым страхом, какой не испытывал, кажется, даже от угроз Ксивы и Шафербекова.
Но куда было деваться?
Они остановились у входа в Троицкий собор, где располагалась уже знакомая Артёму тринадцатая рота. Борис Лукьянович, видимо, пришёл сюда в поиске очередных счастливцев: как раз подходило время обеда.
— Вы можете пообедать в своей роте, а после отправиться обживать новое жилище, — сказал Борис Лукьянович строго.
— А меня туда пустят? — спросил Артём.
— Чёрт, действительно, — ответил Борис Лукьянович и улыбнулся настолько мило, что Артём, если б поманили, так и бросился бы этому очкарику на шею, словно к обретённому старшему брату.