— Слушай, ну! — начал Борис Лукьянович ещё за несколько шагов. — Я на тебя прямо-таки любуюсь! Обед, вижу, несут бегом! Что ты им сказал такое на кухне?
Не отвечая, Артём ждал, когда Борис Лукьянович поравняется с ним, и только улыбался.
— Искал тебя, отлично, что нашёлся, — сказал Борис Лукьянович, подойдя и не замечая некоторой взвинченности в лице Артёма, зато обратил внимание на другое: — О, у тебя рукав надорван… Смотри, сейчас будет совещание у Эйхманиса. Скажу, что ты мой помощник, и вместе зайдём, да? Ты хорошо говоришь. Вступишь, если возникнет необходимость. Тем более что там Граков будет всё слушать опять и записывать. Так что нужны правильные речи. Я их не умею.
— И я не умею, — ответил Артём, толком не успевший успокоиться после случившегося.
— Ты всё отлично умеешь! — убеждённо сказал Борис Лукьянович. — …Без обеда перетерпишь? Я тоже голодный. А после совещания сразу пойдёшь отдыхать.
Артём понадеялся, что блатные ушли: но нет, так и сидели там же. Вскинулись удивлённо, леопард встал и почесал в промежности.
— Чего, опять назад? — спросил красноармеец Артёма.
Поискав, Артём нашёл в кармане пропуск — весь в горчице и сальных пятнах.
— На суп его можно пустить, — сказал красноармеец, возвращая бумагу.
Вздохнув, Артём шагнул за Борисом Лукьяновичем.
Блатные поднялись и медленно тронулись им навстречу.
— Почему не в роте? — заорал на них вдруг налетевший, как вихорь, Бурцев. — Наряд отменили? Здесь объявили привал? Или открыли бульвар?
Ксива при виде Бурцева сдал два шага назад, Шафербеков — один.
— Ты кто такой? — заорал Бурцев на Жабру. — Какая рота?
Жабра шмыгнул носом и быстро пошёл в сторону лазарета, напряжённый всем лицом, будто пересчитывая зубы во рту.
Ксиву с Шафербековым Бурцев так и не тронул, а на леопарда замахнулся стилетом:
— Пошёл прочь, дрянь!
Через полминуты все разошлись, остался один Бурцев, Артём с Борисом Лукьяновичем прошли мимо.
Сапоги на Бурцеве были новые, отличные и начищенные до блеска.
С Артёмом он не поздоровался.
* * *
Прошли через монастырский двор и вышли с другой стороны — Управление лагерем располагалось в здании на причале. Через эти ворота заключённых не выпускали, но Борис Лукьянович, видимо, имел особый документ.
Кабинет у Эйхманиса был просторный, полный воздуха. На столе стоял графин с чистой водой. Портретов на стенах не было, только самодельная карта Соловецкого острова с многочисленными флажками.
«Кто-то из заключённых рисовал наверняка», — подумал Артём.
Когда входили, Эйхманис поднял глаза и ничего не сказал.
При ярком дневном свете стало заметно, что он загорелый. Волосы ровно зачёсаны назад, высокий голый лоб с белой, у самых волос, полоской — видимо, иногда на жаре ходил в кепке или фуражке. Глубокая морщина между бровями. Крупные поджатые губы. Неподвижный взгляд направлен прямо на Бориса Лукьяновича.