— А мне на оленьем мху — мягонько, — засмеялся отец Зиновий. — Нары все кости обточили, хилый стал, ссохся. Меня можно воткнуть в землю, буду показывать, куда ветер собрался.
Для сбора черники предприимчивый Артём приспособил гребёнку с крупными зубьями, а сама гребёнка — на ковше.
Причёсываешь травку — а собираешь ягоду.
Потом сбор ссыпаешь на широкую доску, крытую грубым мешком. Сорная трава остаётся, а ягода скатывается, куда положено: всё выходит по-людски.
Делал всё это по окончании работы, у прямой дороги на обитель: в роте с ягодой не повозишься.
Издалека монастырь был похож на корзину. Из корзины торчали головастые, кое-где подъеденные червём грибы.
Ногтев шёл пешком, наверное из Филипповой пустыни, в сопровождении свиты — чекистов и гостей. Средь взрослых затесался один малолетка, из беспризорных — розовый, умытый, наодеколоненный, только что бескозырки ему не хватало.
Все были веселы и, посмеиваясь, смотрели на ягодников, как на лесных жителей, вышедших к людям.
— Угоститесь ягодой, гражданин начальник! — предложил Артём, мягко, как бы по-стариковски поддаваясь общему веселью.
Начлагеря машинально взял ягоду, покатал в ладони и смял пальцами.
Невидимая птица качнула колючую ветку.
После лесных хождений всякий раз становилось так много неба, что простор делал человека оглохшим.
Скоро раздастся звон колокола, и все живые поспешат за вечерний стол, а мёртвые присмотрят за ними.
Человек тёмен и страшен, но мир человечен и тёпел.