— Брать нехитро, — он достал мятую пачку «Севера». — А давать?
— Я, Матвей Захарович, не старорежимный поп, — усмехнувшись, медленно сказал Максим. — Я и давать умею. Даже люблю. И, кстати, больше, чем брать, потому что приятно видеть, как блестят глазенки у человека, которому даешь… Как я умел давать! — Максим выпрямился и опять мечтательно заулыбался: — «Мадам, разрешите пригласить вас на ужин», «Вы говорите, вам нравится эта шубка? Пожалуйста!» И бац ей шубку под ноги. Одним словом — «…и будешь ты царицей мира». Не жизнь, а сон. Есть такая пьеса «Жизнь есть сон». Только однажды вышла из этого сна моя королева Марго, похлопала голубыми глазенапами — и вот я здесь. — Он поднял лицо и, словно очнувшись, поморгал. Засмеялся. — Вот так номер! На исповедь потянуло. Ая-яй, дядюшка Макс, нехорошо, некрасиво…
Николай серьезно смотрел на него.
— С другим, что ли, сошлась? — спросил хмуро.
— Ты что? От меня-то? — изумленно поглядел на него Максим. — Зажралась. Паштет из соловьиных язычков захотела. А я не золотая рыбка. Надорвался… Ну, ничего, вернусь через год. Красивым и гордым. Посмотрю, может, поумнела моя крошка Доррит — Манон Леско. Может, нужен ей дядюшка Макс сам по себе, дядюшка Макс как таковой.
— Не протянешь ты год, — решил неожиданно старик Бахтин. — Никак не протянешь, ни за что!
— Это почему же? — удивился Максим.
— Легко жить привык. Слишком высоко себя ценишь, — Матвей Захарович поплевал на окурок, осмотрелся куда бы бросить его. — Все тебе будет казаться, что не для такого дела ты предназначен. Работа-то у нас грязная. И тяжелая. Не выдержишь ты.
— Ничего, — Максим улыбнулся, точно оскалился. — Я крепкий, выдержу.
— Вот я и говорю, не выдержишь, — спокойно повторил старик. — Все будет казаться, что ты шахту осчастливил, а тебе за это заплатили мало. Потому как, судя по всему, все в твоей жизни рублем измерялось. И здесь поробишь, поробишь, а потом бросишься искать, где больше дадут. И забегаешься. Рубль, если о нем шибко думать, завсегда маленьким кажется. А наш — так особенно. Его здесь горбом добыть надо.
Николай, приоткрыв рот, смотрел, посапывая, круглыми от внимания глазами то на отца, то на Максима.
— Ты батю слушай, слушай, — торопливо вставил он. — Отец дело говорит. Знает. Всю жизнь в шахте проработал. Орден имеет за это.
— Бросьте вы, — Максим недоверчиво глядел на Матвея Захаровича: серьезно тот говорит или нет? — Мне-то хоть не темните. Вам что, деньги не нужны? Из энтузиазма работаете?
— Не в этом дело, не в этом, — загорячился Николай, но отец остановил его, подняв широкую, как лопата ладонь.