— Какая ночь, дорогой мой друг, — сказала она. Я провела ее с вами в радости сердца. А вы?
— В наивысшем удовольствии, наблюдая ваше.
— А если бы вы не видели моего?
— Удовольствие было бы на две трети меньше. Я в высшей степени люблю ваш ум, но скажите мне, прошу вас, полагаете ли вы возможным любить чей-то ум, не любя его оболочку?
— Нет, так как без оболочки он улетучится.
— Стало быть, я должен вас любить, и немыслимо, чтобы я провел шесть часов с вами тет-а-тет и не умер от желания осыпать вас поцелуями.
— Вы говорите правду, и я думаю, что мы противимся этому желанию лишь потому, что над нами довлеет долг, и мы окажемся унижены, если его преодолеем.
— Это верно; но если бы вы были созданы как я, это противоречие доставило бы вам гораздо больше огорчения.
— Больше, быть может, чем вы полагаете; но я скажу вам, полагаю, что сопротивление некоторым желаниям трудно только в начале. Мало помалу привыкаешь любить без всякого риска. Наши оболочки, которые нам теперь нравятся, становятся нам безразличны, и мы можем проводить вместе часы и дни без того, чтобы какое-то странное желание нам надоедало.
— Прощайте, прекрасная Геба, Спите спокойно.
— Прощайте, Иолай.
Увеселительная поездка. Мое грустное расставание с Клементиной. Я уезжаю из Милана с любовницей Ла Круа. Мое прибытие в Геную.
Я бросился в постель, приказав Клермону на будущее больше меня не ждать. Я смеялся над проектом Клементины, которая полагала, что средством устранения аппетита для кого-нибудь является поставить перед его глазами любимые блюда, объяснив ему при этом, что ему запрещено к ним притрагиваться. Она не встречалась в этой области ни с кем, кроме меня, но слова, которые она мне сказала, что, если противиться желаниям, то человек не будет унижен, получив удовлетворение, были полны смысла. Унижение, которого он боится, происходит из преданности и уважения к своим обязанностям, и она оказывала мне честь, предположив, что я думаю, как она. Я должен был оставить ее так думать. Я заснул, решив никогда не предпринимать ничего с тем, кто мог вынудить меня потерять его доверие.
На следующий день я был разбужен очень поздно. Она пришла пожелать мне доброго утра, держа в руках «Верного пастыря».
— Я прочла первый акт, — сказала она; я не читала ничего, столь трогательного. Поднимайтесь. Мы прочтем второй перед обедом.
— Смею ли я подниматься перед вами?
— Почему нет? У мужчины очень мало есть такого, что требуется скрывать для соблюдения приличий.
— Будьте же добры подать мне эту рубашку.
Она передала ее, смеясь, и я, поблагодарив, сказал, что при первой возможности окажу ей такую же услугу.