Партер театра разделился на две партии, потому что Катэ, несмотря на то, что ее талант ничего не стоил по сравнению с талантом новой актрисы, не считала, что должна уступать ей свое место. Она танцевала в первом балете, а ла Балетти во втором, и те, кто аплодировал первой, молчали при появлении второй, и точно так же партия второй была нема на танце первой. Обязательства, что я имел перед ла Бинетти, были очень значительные и очень давние; но я испытывал долг еще более сильный перед ла Катэ, за которой стояла вся семья Чарторыжских и все, с нею связанные, вместе со всеми теми, кто от них зависел; среди них — князь Любомирский, Стражник короны, который меня уважал и поддерживал, и был ее первейший обожатель. Таким образом, было очевидно, что аплодируя ла Бинетти, я не могу дезертировать, не вызвав негодование у всех тех, кому должен оказывать самое большое внимание.
Ла Бинетти бросала мне едкие упреки, и я напрасно доказывал ей свои резоны. Она требовала, чтобы я воздерживался от хождения в театр, говоря, и не желая объясниться заранее, что она готовит против Томатиса возмездие, которое заставит его раскаяться во всех неприятностях, которые тот не перестает ей делать. Она называла меня дуайеном всех моих знакомств, и к тому же я ее еще любил, и я не сожалел о ла Катэ, которая, хотя и более красивая, чем ла Бинетти, страдала припадками.
Вот каким жестоким образом она дала почувствовать последствия своей ненависти бедному Томатису.
Ксавьер Браницкий, подстольничий Короны, кавалер Белого орла, полковник полка улан, довольно молодой, красивый лицом, который служил шесть лет во Франции, и друг короля, вернувшийся недавно из Берлина, где общался с великим Фридрихом в качестве посланника нового короля Польши, был основным поклонником Бинетти. Это ему она доверяла свои горести, и это он был тем человеком, которому она должна была поручить отомстить человеку, что, в качестве директора театра, не упускал ни единой возможности причинить ей страдания. Браницкий, в свою очередь, должен был обещать ей отомстить, если случай к этому представится. Такова была последовательность всех событий этого рода, и нет других догадок, более разумных. Однако, способ, к которому прибег этот поляк, был странный и весьма необычный.
Двадцатого февраля Браницкий был в опере и, против своего обыкновения, после второго балета направился в театральную ложу, где переодевалась ла Катэ, чтобы поухаживать за ней. Томатис был единственным, кто был у нее, и он там остался. Он полагал, также как и она, что, поссорившись с ла Бинетти, тот пришел заверить ее в триумфе, которого она и не добивалась, но, тем не менее, она была очень вежлива с этим сеньором, которым никак нельзя было пренебрегать без большого риска.