Я встречался в Аугсбурге, и довольно часто — у графа Дамберга, — с бароном Селентином, офицером на прусской службе, который жил постоянно в Аугсбурге, набирая рекрутов для своего начальника. Он был любезен, обладал тонким умом в гасконском вкусе, был вкрадчив, любил игру и умел играть. Он покинул город десять или двенадцать лет спустя и уехал жениться за пределы Саксонии, в Богемию. Он написал мне из Дрездена шесть лет назад, что, хотя и стал старым, очень раскаивается в том, что женился.
Во время моего пребывания в Аугсбурге несколько поляков, которые покинули свою родину из-за волнений, которые там начинались, приходили меня навещать. Среди прочих, Великий коронный нотариус Ржевуский, тот, кого я знал по Петербургу, влюбленным в бедную Ланглад, ехал через Аугсбург, и я пошел с ним повидаться в «Три Мавра», где он поселился. Какие дела в сейме! Какие интриги! Счастливы те, кто смог уехать от этого. Он направлялся в Спа, где, как он меня заверил, я встречу принцессу-сестру принца Адама, Томатиса и Катэ, которая стала его женой. Он убедил меня направиться туда также, и, будучи стесненным в средствах, я принял меры, чтобы туда ехать с тремя или четырьмя сотнями дукатов в кошельке. С этой целью я написал принцу Курляндскому, который был в Венеции, чтобы отправил мне сотню дукатов. Чтобы побудить его мне отправить их сразу, я послал ему верное описание процесса получения философского камня. Поскольку мое письмо, содержащее столь великий секрет, не было зашифровано, я порекомендовал ему его сжечь, заверив, что у меня есть его копия; но он этого не сделал, он сохранил мое письмо, и его взяли у него в Париже, вместе с другими его бумагами, когда его взяли в Бастилию.
Мое письмо в архиве Бастилии никогда не появлялось при свете дня; но вот что было, когда мой секрет стал достоянием публики. Двадцать лет спустя парижский народ, поднявший мятеж, во главе с герцогом Орлеанским, разрушил Бастилию; вскрыли архив, там нашли мое письмо и напечатали его вместе с некоторыми другими любопытными вещами, которые перевели затем на немецкий и на английский. Невежды, которые существуют в той стране, где я теперь живу, и которые, естественно, все мои враги, потому что осел никогда не будет другом лошади, торжествовали, когда прочитали этот обвинительный против меня эпизод. Они возымели глупость упрекнуть меня за то, что я был автором этого письма, и решили меня разоблачить, говоря, что это было переведено на немецкий для моего вящего позора. Богемские твари, выдвинувшие мне этот упрек, были удивлены, поскольку я им ответил, что мое письмо создаст мне бессмертную славу, и что, не будучи ослами, они должны были бы им восхищаться.