Вдобавок ко всему он не смог найти места для парковки.
Зал суда был полон зеваками, которые с трудом отвоевали себе место — и теперь не покинут его ни за что на свете. Часть зала, отведенная для прессы, была заполнена репортерами; те, кому места не хватило, толклись в холле вместе с фотокорреспондентами, как прикомандированными к суду, так и обычными хроникерами, — и все ожидали, когда введут обвиняемого.
Гэрри Бронковски был грузный, не внушающий симпатии здоровяк, такие люди всегда привлекают внимание, тем более если они обвиняемые по делу об убийстве. Судья был доволен: ему нравилось, когда его имя мелькало на страницах газет. Репортеры были просто-таки счастливы: сочащиеся кровью дела — их любимая пища. Окружной прокурор также был счастлив: ему нравилось, когда обвинительный приговор обеспечен.
Не был счастлив только Страйкер.
И никто не был счастлив в департаменте полиции.
Но в списке свидетелей значилось: лейтенант Дж. — И. Страйкер, и он должен был рассказать свою историю, которая была проста и очень важна для обвинения, потому что именно Страйкер и его команда осуществили аресты.
Осуществили — и не очень радовались этому, потому что подставили свой департамент, обнаружив историю с «грязным» полисменом: и теперь департамент полиции находился под двойным огнем — и прессы, и обвинителей в суде.
Обвинения же состояли в том, что:
— оказывается, существование «грязных» полисменов уже никого не удивляет;
— и поразительно, что их еще сравнительно немного;
— и оказывается, лейтенант уголовной полиции Тим Лири — один из них.
Когда вы имеете дело с грязью ежедневно, когда видите, как эта грязь самообогащается, живет припеваючи и веселясь, а у вас достаточно возможностей жить не хуже — неудивительно, что некоторые поддаются слабости.
На суде над Бронковски присутствовало множество офицеров полиции, и мало кто из них не нарушал когда-либо правила, не уступил, не переменил точки зрения на дело под воздействием обстоятельств, не засомневался там, где сомнений быть не могло. Некоторые сделали это из неясной надежды на какую-то перемену; другие — из-за прямой корысти; третьи — даже из лености; а были и такие, что просто из-за невежества. Всякое случается. Но в каждом случае они сами избирали, определяли свой путь. Это означало, что какой бы мотив ни лежал в основе нарушения полицейским своих обязанностей, каждый из них говорил себе: я иду лишь до этой черты — и ни шагу дальше. И на том они стояли.
Поэтому сейчас они смотрели на Лири с отвращением человека, который узнает в другом свои собственные неприглядные черты, и с жалостью бывшего алкоголика, который переборол свою страсть. Они — вовремя остановились, а он — нет. Но в этих чувствах не было благородства, поскольку любовь к справедливости здесь смешивалась со страхом, с сомнениями — и уж, конечно, с желанием защитить свой департамент.