«Страдать, — молил я, — но не умереть».
Умереть было бы несправедливо. Я не хотел умирать.
«Позволь мне жить», — молился я, стараясь не думать об ужасах войны, на которую мне вот-вот предстояло возвратиться, и вскоре я молил уже не только Господа, но и двуглавого фантома по имени Справедливость-И-Несправедливость, чудовища, которое завораживало меня всю мою жизнь. «Дай мне справедливости, — просил я. — Это все, что мне нужно. Дай мне справедливости. Какой бы она ни была, дай мне справедливости».
Я склонился над телом. Я пытался не думать о Ребекке, о прошлом и все же я просил ее простить меня так, словно она стояла рядом и могла слышать каждое мое слово. По лицу у меня катились слезы, грудь стеснило от попыток подавить рыдания. Сделав невероятное усилие, я подтащил тело к краю шахты и столкнул его в темноту.
Через, как мне показалось, нескончаемое время послышался всплеск, а потом наступила тишина.
Все было кончено.
Добравшись до машины, я просидел там четверть часа, пытаясь прийти в себя. Меня еще время от времени сотрясали рыдания, но в конце концов я с ними справился и вытер глаза платком. Вскоре я зажег спичку и посмотрел в зеркало машины, чтобы убедиться, что следов слез не осталось. Но глаза мои казались только еще темнее обычного и покрасневшими, словно я невыносимо устал.
Наклонившись вперед, я заставил себя завести мотор и задним ходом съехать до места, откуда можно было развернуться и ехать обратно в деревню. Теперь предстояло самое сложное. Мне нужно было утишить гнев Изабеллы, убедить ее, что ничего не случилось, и вести себя, как повел бы себя любой любящий муж в последние минуты сорокавосьмичасового отпуска.
Мне было страшно.
3
Я уехал на рассвете, чтобы попасть на ранний поезд в Лондон, и она пришла со мной на станцию. Мы взяли машину и поехали туда одни, хотя для этого едва хватило бензина с черного рынка.
— Бедный Джан, — говорила Изабелла, прижимаясь ко мне, пока я вел машину по холодной безлюдной дороге через пустошь. — Я знаю, что ты расстроен, хотя и очень стараешься этого не показывать. Не нужно расстраиваться из-за того, что ночь была такой короткой: было так замечательно просто лежать в твоих объятиях… Мне на самом деле кажется, что теперь ребенок будет. Мне это подсказывает интуиция. А когда ты приедешь домой в следующий раз…
Но ребенка не было. Она написала об этом тремя неделями позже коротенькое, печальное письмецо, а я подумал: «Интересно, что бы она сказала, если бы узнала об облегчении, которое я испытал, узнав эту новость?». Я не хотел никаких серьезных напоминаний о том сорокавосьмичасовом отпуске по семейным обстоятельствам.