По его знаку лучи фонарей погасли. И наступила тьма.
На перепаде в полтора метра Ринго упал, отбил копчик и вывалялся в говне. Отлично. Леший даже не выругался и пальцем не тронул этого рас…яя. Но наушники с плеером отобрал. В наушниках жизнерадостно журчал рок-н-ролл. А может, рэп. Леший в этом ни шиша не понимал. Ну как, думал он, как можно спускаться в минус, слушая какую-то х…ню?!
Нет, все нормально. Снаряжение цело — и ладно. Леший настраивал себя на позитив. О да. Если идешь с таким, как Ринго, это просто необходимо. Как наличие «самоспаса», например.
Неглинку прошли.
И «Лечебные грязи», и «Бродвей».
Еще через три перепада откроется прямая дорога на «Бухенвальд».
Леший без всякого глубиномера знает, на каком горизонте находится. По внутренним ощущениям. На минус десяти начинает закладывать уши. Где-то на минус пятидесяти немеют кончики пальцев, приходится растирать их о ладони… В этот раз он почувствовал что-то еще. Будто на какой-то миг из-под ног убрали опору. Короткий-короткий миг, миллисекунда. И звук. Далекий, глубокий, на пределе слышимости, который он услышал скорее животом, чем ушами.
— Ты слышал, Рудь?
— Нет. А что? — Рудин враз напрягся, уставился на него. — Что я должен был слышать?
— Ничего, — сказал Леший. — А ты, Ринго, слышал?
— Что?
— Что, что, — буркнул Леший. — Новую песню Леннона-Маккартни, б…дь.
— А? Какую песню? Я ничего не слышал, Леший. Что случилось?
— Топай, не болтай.
После метрового перепада (прошли без происшествий) — отдых. Температура упала до плюс пяти, дышать почти нечем. Глоток коньяку. На службе он никогда такого не позволял. Почти никогда. Теперь, когда они свободные люди свободной страны — другое дело. Надо отдохнуть, прийти в себя. Оставили включенным один фонарь, надели на него пластиковый стакан, чтобы не слепил глаза, — «диггерский интим».
— Что ты думаешь про этот сигнал, который они поймали? — как бы между прочим поинтересовался Тамбовцев. Видно было, что этот вопрос не давал ему покоя, хотя спросить он решился только сейчас. — Это ведь Палец был? Или все это вранье?
— Вранье, — сказал Леший. — Николаевич на понт берет. Палец мертв, и никакого сигнала быть не могло.
— А зачем ему это? Николаевичу, в смысле? Он умный мужик, в загробную жизнь не верит…
— Боится, что оставим его с носом.
Помолчали. Тамбовцев несколько раз шмыгнул носом. Своим безукоризненно прямым чувствительным носом.
— А кто-то другой мог взять рацию?
«Боится, — подумал Леший. — Это тебе не песенки всякие слушать…»
— Нет.
— Почему?
— Дети в такие места не забираются. А если диггер — он бы не включил чужую рацию.