На этот раз он попал точно в дырку, что подтвердило липкое хлюпанье, донесшееся из угла камеры.
— Способ, которым он тебе доставался, по всей видимости, и является основной причиной твоего присутствия здесь?
Больная тема задета, вопросов нет. Разве Пермяков хотел добиться не этого? Так оно и вышло. Его взору предстало лицо отставного служителя безопасности дорожного движения, подернутое ненавистью.
— Ты тут-то не гонорись по-правильному! — На верхних нарах раздался звук, имитирующий плевок, который мог бы упасть под ноги Пермякову. — Не в комитете. Понятно, что не за рвение в службе тебя сюда определили.
— Не за рвение, — согласился Пермяков и посмотрел под ноги, туда, куда, по его прикидкам, должен был бы упасть плевок, если бы он имел место. — Понятно тебе… Быстро ты к понятиям приучился. Только к странным. С ними долго здесь не проживешь.
Беседа увлекла гаишника. По его скудным представлениям о камерной жизни выходило, что собеседника, открывшего такую тему, нельзя оставить со своим мнением.
Посему он и выдал остроту, напрашивающуюся на язык:
— Чувствуется опыт. Не первая ходка, что ли?
Пермяков лениво моргнул.
— Люди в доме на пол не плюют и хлеб в унитаз не выбрасывают. Если, конечно, речь о людях идет, а не о скотах.
Дальнейшее произошло быстро. Тучный тип, читающий затертый тюремный роман без половины страниц, успел лишь положить книгу на живот, но уже через пять секунд, когда все закончилось, снова углубился в текст. Цыплячий следователь предпочитал вообще не участвовать в каких-либо склоках. Потом Сашка заметил, что по ночам он беззвучно плакал, сдавливая лицо, чтобы его не было слышно, а днем безучастным взглядом рассматривал потолок и большей частью молчал.
Гаишник соскочил с нар в тот момент, когда Пермяков поднялся и вышел на оперативный простор. Едва в его сторону качнулся торс противника, он без злобы, но сильно пробил ему с правой в скулу. Точнее, хотел в скулу, но любитель баскетбола отшатнулся и зачем-то привстал на носки.
Потом Сашка добавил. Опять без злобы.
Потом врезал еще раз, чтобы закрепить воспитательный эффект.
И вот уже семь часов хлебом никто не бросался, не матерился, спокойствия не нарушал, не в тему не острил. Остатки хлеба вернулись к харчам арестантов, и напряженность бывшего носителя полосатого жезла исчезла вместе с его двумя верхними зубами. Они были последним, что гаишник утопил в параше. Вот уже семь часов он использовал ее по прямому предназначению. Только теперь все чаще.
— У тебя почки больные, — сказал гаишнику тучный тип. — Сообщи адвокату. Иногда помогает.