— Умеешь фехтовать? — неожиданно спросил Юрка. Да — он опять стал резким и холодноватым, как будто и не было ничего утром и днём.
— Нет, — покачал я головой.
— А единоборствами каким‑нибудь занимаешься?
— Боксом, самбо… — я чуть прищурился. Юрка поднял бровь:
— Я тоже. Только боксом и вольной борьбой… — он смерил меня взглядом и предложил неожиданно — как в упор выстрелил:
— Давай побоксируем.
Я почти что поперхнулся воздухом:
— У тебя же плечо, правое…
— Левой рукой, — настаивал он. Я пожал плечами, удивлённый этой неожиданной и странной глупой настойчивостью:
— Ну давай, ладно… А что, без перчаток?
— А что, боишься за личико? — с откровенным ехидством в упор спросил Юрка. Я было вспыхнул, но потом мило улыбнулся:
— Ну хорошо, начинаем, — и стащил через голову майку. Коснулся левым кулаком левого кулака Юрки — тот улыбался. Принял стойку.
— Почему твоя мать не взяла тебя с собой? — вдруг спросил Юрка. Я разозлился — немедленно и сильно — и так же немедленно ответил ударом — свингом[19] в ухо, ударом, который однозначно запрещён на соревнованиях. Юрка скользнул вниз и вперёд, выбросив кулак прямым под дых. Я закрылся предплечьем. — Ей на тебя наплевать, да? — я провёл хук в бок и попал в локоть — Юрка отскочил и затанцевал в стойке, улыбаясь.
— Это моё дело! — прорычал я, с трудом сдерживаясь от того, чтобы пустить в ход правую и вбить его в стену.
— Ни хрена это не твоё дело! — снова быстрый прямой, только в подбородок — я отдёрнул голову. — Кто тебя спрашивал? Тебя сюда просто сбагрили! Чтобы не мешал карьеру делать! До этого она про нас и не думала — ни про меня, ни про своего отца, ни про мою маму, которая ей… сестра! — свинг в скулу. Я уклонился вбок и достал Юрку скользом по рёбрам — там вспыхнула алая полоса, но почти тут же я получил оглушительный удар в челюсть и тяжело сел на пол, не понимая, как это произошло.
Мой кузен и правда оказался хорошим боксёром.
Юрка, неожиданно тяжело дыша, как будто мы боксировали не полминуты, а полный раунд, отошёл и сел на плетёный стул. Взял графин, выпил — даже вылил в себя — не меньше литра. Я сидел, тупо глядя в пол между своих широко расставленных колен. Челюсть онемела, потом начала «отходить». Потом я тоскливо сказал — сказал прежде, чем осознал, что говорю:
— Уеду я… сбегу… не могу я…
На секунду я сам испугался сказанного, но потом стало всё равно. Юрка поставил графин, поднялся, подошёл и сел рядом со мной на пол. Тихо спросил:
— Плакать хочется? — я кивнул. Было уже всё равно. — Я понимаю. Я плакал, когда отец… Никто не видел, а я плакал. Но отца не вернуть, а ты через год вернёшься… домой.