Несчастный закрыл глаза и на ощупь спустился с крыши.
Борясь с наваждением, Варавва раз-другой заводил философский разговор о распятии с удалыми озорниками, приходящими поглазеть на слегка тронувшегося разумом Варавву, оставившего свою шайку без главаря. Многие из них были куда как сообразительны. Но они отмахивались, отшучивались. Они не желали знать, что их ожидает в конце их рисковой жизни. «Надоел, — говорили они ему. — Живи, пока живется-можется, и не квакай. Мало ли кто что увидит на луне? Кто-то зайца, а кто-то козла… Забудь все и радуйся, что прокуратор не прикончил тебя. Ждем тебя и даем еще месяц сроку. Потом — пеняй на себя…»
Варавва пробовал следовать их советам, старался не думать о распятии на луне, но недолго выдерживал, и нет-нет, а откуда-нибудь, из тайного места, как бы невзначай взглядывал на лунный диск и, как это ни печально, видел, что распятие все так же ожидает его.
Одна из его крошек, печальная Нун — она была чуть менее привлекательна, чем веселая Шин, но зато чуточку сообразительнее своей товарки, — видя, как мучается чем-то возлюбленный, посоветовала ему сходить в Храм либо к какому-нибудь старому книжнику или раввину.
— Толковый рав вмиг поставит господина моего Варавву на крыло, — однажды заявила смышленая Нун.
— А что, — сказал Варавва, выслушав разумную крошку. — Ты, хоть и премиленькая дурашка, но соображаешь. Что-то есть в этом.
В благодарность за мудрый совет он хотел тут же познать сообразительную и, видимо, оттого вечно печальную Нун, но мысли отвлекли его, и он отпустил возлюбленную, ограничившись поцелуем.
Но шутки шутками, а состояние нашего героя было таково, что душа его болела, как болит порой несильно, но утомительно и погано пораженный болезнью зуб. Премерзейшее это состояние, брат! А тут еще и сон случился. Прислали, видно, для вразумления. Увидел он во сне — кого бы вы думали? — Галилеянина. Такого, как видел в узилище: бледного, в крови после бичей, истерзанного, униженного, с терновым венком на голове. Узнал его Варавва и, хоть и не робкого, по общему мнению, десятка был человек, — испугался. Смотрит на него Галилеянин своими большими печальными глазами и молчит. Как понял Варавва, жалеет его Галилеянин… Потом все расплылось — одни глаза Его смотрят, пробирая до жути. «Горе мне, горе, — говорит Галилеянину Варавва. — Что делать мне, нерадивому и ленивому?» И слышит в ответ: «Не покаялся. Живешь злобно. Покайся и молись». И глаза исчезли.
Настало утро. Варавва проснулся сам не свой. Душа болит. Сердце ноет. Не мил белый свет. И Варавва решился. Надел торжественную одежду и направился к Иродову Храму.