— Ты очищен, — сказал Варавве старик. — Теперь ты — как агнец. И нет на тебе больше вины. Как ты себя чувствуешь?
Варавва перестал следить за упорхнувшей в небеса птицей и прислушался к своему нутру, стараясь проникнуть к себе в самую душу. Но никаких новых ощущений внутри себя не обнаружил. Ему даже показалось, что душа его, если и была у него душа, умерла или улетела вместе с окрашенным кровью голубком.
— Эх, — вздохнул он и сказал старику: — Чувствую опустошенность. Ни в голове, ни в сердце ничего нет.
— Тем более, — неопределенно выразился старик и протянул руку за мздой.
Варавва щедро рассчитался с ним.
— А теперь иди, иди, почтенный, — довольно грубо сказал старику Варавва. — Иди, иди. И не оглядывайся. Я теперь хочу побыть в одиночестве. Как пророк из Назарета.
Это был день, когда площади и дома иерусалимские наполнились плачем и рыданиями, а улицы заполнились плакальщицами в печальных одеждах и бередящими душу свирельщиками. Вопли терзавших себя до крови женщин и пронзительный свист свирелей погрузили город Давидов в тоску и печаль. В тот день осиротел навсегда дом Иоанна в саду Гефсиманском, где жила Богоматерь после земной смерти Иисуса.
Иоанн навсегда запомнил всегда за-плаканные со дня Голгофы большие глаза Божьей матери. Ее скорбно сомкнутые уста. Знойный месяц елул и день вселен-ского плача. Помнил тот душный день в Иерусалиме, когда Богоматерь, возлегши свои легким телом на одр, предала душу Свою в руки Сына Своего…
Иоанн помнил, это были первые дни месяца елула. Мария позвала его сходить с ней на Масличную, или Елеонскую, как ее еще называют в Священном Писании, гору, откуда Учитель вознесся к Престолу Божию и у подножия которой в Гефсиманском саду стражи схватили Его.
Иоанн помнил, что сидел тогда на циновке и укреплял готовые вот-вот оторваться ремешки на сандалиях своей нареченной Матери. В Ее печальных больших глазах блестели слезы.
— Госпожа моя, ты опять в печали?
Мария повела плечом, будто от холода.
— Который день кто-то зовет меня на ту гору. Гору прощанья. Когда остаюсь одна в доме, слышу Его голос. Он зовет меня к себе, Иоанн. Пойдешь со Мною на ту гору?
— Как прикажешь, Госпожа моя.
И сын нареченный, закончив возиться с обувкой, подергал ремешки на прочность и молча показал Марии рукой, чтобы она подала ему босую стопу свою обуть ее. Ибо подниматься без обуви на гору, где во множестве разбросано много острых камней, весьма болезненно для женских ног, хоть и привыкших ходить нескончаемыми дорогами Своего Божественного Сына.