— Не знаю. Наверное, потому, что ей некуда больше идти.
— Она же снимала квартиру?
— У нее нет денег.
— И что? Почему это-то все должно быть твоей проблемой? Нет, Гришка, ты точно спятил. А что, если она решит, что ты предложил ей нечто большее, чем просто временное пристанище? Вдруг она решит, что ты в нее влюбился? А потом обидится и откажется помогать тебе на суде? Ты думал об этом?
— Нет, я не думал, — согласился я.
— Так подумай, пока не поздно! Что ты вообще о ней знаешь? Откуда она взялась?
— Это я взялся. Ты понимаешь, она теперь даже ходить не может нормально! И все это — из-за меня. Понимаешь, из-за меня! Если я ее сейчас брошу, я не уверен, что смогу с этим жить.
— Кто бы мог подумать, что у тебя есть совесть!
— Это не совесть. Это.
— Идиотизм. Слушай, ну, хочешь, запихни ее на пару месяцев в какой-нибудь санаторий. Пусть ее еще полечат. Денег ей все равно дать придется, это факт. Но ты же никогда толком ни с кем не жил. Ты даже не представляешь, во что это может вылиться. Потом захочешь ее выгнать — уже не получится.
— Оксан, я уже все решил, — сказал я и повесил трубку. Точно такие же разговоры были со всеми. Все вокруг решили, что я спятил. Возможно. И наверное, я должен был к ним прислушаться. Но что-то внутри меня мешало теперь смотреть на мир Оксаниными глазами. Может быть, просто моя дурость. Тем более что очень скоро я смог убедиться в том, насколько Оксана-то была права! Нужно, нужно было ее слушать.
Но не думаю, что это могло бы хоть что-то изменить. Потому что я никак не могу забыть тот полет, который длился всего один миг или даже меньше. И то, как небо вдруг невероятно приблизилось, а потом все перевернулось вверх тормашками и обрушилось на меня. Как будто что-то невидимое, злое и куда более сильное, чем я, подбросило мое жалкое, слабое тело на три метра вверх и разбило его без сожаления. Так, словно во мне нет никакого смысла и нет необходимости меня больше для чего-то беречь. После такого начинаешь совершенно иначе смотреть на многие вещи. Я хотел, чтобы Ирина пока что, временно, побыла со мной. А там посмотрим. Я чувствовал, что виноват и что я теперь за нее в ответе. По этой причине мне хотелось не только знать, что она здорова, что снова может ходить и все такое. Я хотел бы увидеть, что она в порядке — целиком и полностью, что она, если хотите, счастлива. Да, это бы меня успокоило. Тогда я смог бы ее отпустить.
Ирина запомнила тот день лучше, чем какой-либо другой день своей жизни. Запомнила она его от начала и до самого конца, когда ее легкое, слабое тело взлетело над дорогой и на долю секунды ей удалось увидеть мир сверху, почти так, как об этом рассказывали те, кто пережил клиническую смерть. Ирина тоже на короткий миг почувствовала, что вышла из своего тела, взлетела над ним и над всеми, и странное, упоительное чувство легкости заставило ее глубоко вздохнуть. Она не успела почувствовать ничего больше — ни страха, ни желания выжить, ни даже отчетливого понимания того, что же именно произошло. Она не успела закричать или попытаться спастись, и цепочка роковых случайностей выстраивалась быстрее ее реакций — пусть на несколько миллисекунд, но быстрее.